Навигация по сайту:

• Главная
• Условия и порядок оказания услуг
• Цены и порядок оплаты
• Способы оплаты
• Гарантии
• ЗАКАЗАТЬ

Контакты:

Свяжитесь с нами:

ICQ: 197839245
e-mail: justicemaker@yandex.ru

Логическая редукция как альтернатива риторической генерализации: концепция субъективного гражданского права О.С. Иоффе. Статьи по предмету Теория государства и права

Наша компания оказывает помощь по написанию статей по предмету Теория государства и права. Используем только актуальное законодательство, проекты федеральных законов, новейшую научную литературу и судебную практику. Предлагаем вам воспользоваться нашими услугами. На все выполняемые работы даются гарантии

Вернуться к списку статей по юриспруденции

ЛОГИЧЕСКАЯ РЕДУКЦИЯ КАК АЛЬТЕРНАТИВА РИТОРИЧЕСКОЙ ГЕНЕРАЛИЗАЦИИ: КОНЦЕПЦИЯ СУБЪЕКТИВНОГО ГРАЖДАНСКОГО ПРАВА О.С. ИОФФЕ

С.В. ТРЕТЬЯКОВ

Концепция субъективного гражданского права, разработанная О.С. Иоффе, занимает особое место в отечественной теории гражданского права XX в. Прежде всего именно О.С. Иоффе впервые в отечественной цивилистике монографически исследовал категорию гражданского правоотношения. Это произошло в период между 1947 г., когда им была успешно защищена кандидатская диссертация, и 1949 г., когда вышла в свет знаменитая монография О.С. Иоффе "Правоотношение по советскому гражданскому праву" <1>.
--------------------------------
<1> Иоффе О.С. Правоотношение по советскому гражданскому праву. Л., 1949.

Хотя основным сюжетом диссертации 1947 г. и монографии 1949 г. были методологические и структурные проблемы возникшей тогда в советском правоведении общей теории правоотношения, как, например, соотношение общественных (фактических) отношений и правоотношений, пределы воздействия права на общественные отношения или проблема объекта гражданского правоотношения, важное место в этих ранних текстах О.С. Иоффе занимала и категория субъективного права.
Значение монографии 1949 г. в отечественной цивилистике трудно переоценить. А.Л. Маковский отмечал в этой связи: "И сегодня, по прошествии полувека, думаю, что "Правоотношение... - одна из самых удачных работ О.С. Иоффе и одна из самых интересных монографий в советской цивилистике <2>. Позже, уже в 1957 г., О.С. Иоффе вновь возвращается к теории правоотношения, публикуя статью "Спорные вопросы учения о правоотношении", в которой он развил, а в некоторых случаях скорректировал собственные взгляды <3>. Именно эти два базовых текста - монография 1949 г. и статья 1957 г. - и будут предметом анализа.
--------------------------------
<2> Маковский А.Л. Предисловие к первому изданию книги: Иоффе О.С. Избранные труды по гражданскому праву. 4-е изд. М., 2020. С. 9 - 10.
<3> Иоффе О.С. Спорные вопросы учения о правоотношении // Очерки по гражданскому праву / отв. ред. О.С. Иоффе. Л., 1957.

Теоретический вклад О.С. Иоффе в учение о гражданском правоотношении хорошо известен в отечественном правоведении. Как отмечают авторитетные исследователи, самой оригинальной и убедительной частью понимания гражданского правоотношения О.С. Иоффе стало фундаментальное обоснование монистической концепции объекта гражданского правоотношения <4>.
--------------------------------
<4> Маковский А.Л. Указ. соч. С. 10.

Однако и другие части концепции О.С. Иоффе до сих пор продолжают оказывать серьезное влияние на понимание категории правоотношения, ее функций, структуры, элементов и в современной российской цивилистике. Этому способствуют аналитичность, строгость и глубокая продуманность концепции О.С. Иоффе в сочетании с ясностью изложения и лаконичностью автора.
Общее понимание субъективного гражданского права О.С. Иоффе как раз представляет собой пример такого рода. По моему мнению, сильная сторона теоретической модели субъективного гражданского права у О.С. Иоффе - глубокая аналитическая проработка всех аспектов категории с опорой на лучшие достижения отечественной и зарубежной цивилистической мысли. В этом смысле, как мне представляется, концепция субъективного гражданского права О.С. Иоффе является наиболее аналитически выверенной, когерентной концепцией субъективного права на русском языке. По степени влияния на отечественную цивилистическую традицию в этом вопросе вклад О.С. Иоффе может сравниться лишь с вкладом С.Н. Братуся.
Теоретические модели субъективного права этих двух ученых можно считать самыми влиятельными в российском правоведении, по крайней мере среди цивилистов. В известном смысле их можно рассматривать как альтернативные варианты, особенно если сравнивать ранние версии обеих концепций. В поздних вариантах различия сглажены, но все же существенны. Видимо, указанная тенденция не фиксировать внимание на противоречиях и способствовала тому, что упомянутый аспект теоретического наследия О.С. Иоффе пока не был предметом пристального внимания цивилистов. Представляется, что для такого интереса существуют все основания. Именно этот пробел необходимо постараться заполнить, представив и проанализировав взгляды О.С. Иоффе на категорию субъективного гражданского права.
Первое, что представляется необходимым отметить, переходя собственно к анализу воззрений О.С. Иоффе, - это то, что именно ему принадлежит заслуга обстоятельного и подробного обоснования категории субъективного права как права на чужое поведение. Это безусловно верно относительно первоначальных версий концепции О.С. Иоффе, но это же с некоторыми оговорками характерно для более поздней версии концепции <5>.
--------------------------------
<5> На этих различиях остановимся позднее.

Тезис, в соответствии с которым любое субъективное право представляет собой право требования к другому лицу, был распространен в русскоязычной цивилистической литературе еще до революции. Однако настоящий рассвет этот взгляд приобрел в 1920-е - 1930-е гг., оставаясь господствующим примерно до 1949 - 1950 г.
Тезис имеет два теоретических источника. Во-первых, влияние теории императивов А. Тона. Во-вторых, влияние марксистской социологии и критики "фетишизации" общественных отношений, при которой то, что на самом деле является общественным отношением, межличностной связью, трактуется как объект, вещь. Наложение этих двух элементов, которые взаимно усиливали друг друга, и дало чрезвычайно сильный и долгий эффект. В самом деле, теория Тона представляет собой рафинированную аналитическую концепцию высочайшего качества <6>. А если удается положить в ее основу марксистский тезис, то эффект получается весьма и весьма серьезный, особенно в условиях монополии марксистской теории.
--------------------------------
<6> Третьяков С.В. Развитие учения о субъективном праве в зарубежной цивилистике. М., 2022. § 1 гл. 1.

Необходимо отметить, что ранняя концепция О.С. Иоффе имела свой непосредственный теоретический исток в трудах некоторых отечественных цивилистов и теоретиков права. Прежде всего в этом контексте следует назвать имя Я.М. Магазинера.
Я.М. Магазинер известен как самый последовательный сторонник концепции субъективного права как права на чужое поведение, права требовать. Концепция Я.М. Магазинера фундирована социологическим тезисом, в соответствии с которым (объективное) право всегда имеет дело с распределением рисков. Автор отмечает: "Право как система распределения рисков есть социальная поправка в интересах господствующих классов к тому естественному распределению рисков, которое создается стихийным действием природы, экономики и социального быта вообще" <7>. Это радикальная социологическая интерпретация марксистской идеи о том, что право регулирует социальные отношения, отношения между субъектами, а не между субъектами и объектами.
--------------------------------
<7> Магазинер Я.М. Заметки о праве / Я.М. Магазинер. Избранные труды по общей теории права. СПб., 2006. С. 174.

Из такого понимания объективного права проистекает и трактовка субъективного права: "С этой точки зрения субъективное право есть та открытая для личности возможность действовать, которая вытекает из устраненного, ослабленного на других риска. Эта возможность беспрепятственно действовать при устраненном или ослабленном риске является огромной социальной силой в руках у того, кто освобожден от этого риска (т.е. у управомоченного), и вместе с тем одновременно невозможность беспрепятственно действовать в силу возложенного или существующего риска составляет источник огромной социальной слабости (у обязанного), т.е. если право есть свобода от риска, то обязанность есть несение риска" <8>.
--------------------------------
<8> Там же.

Связь между тезисом об объективном праве как способе распределения рисков и представлением о субъективном праве как праве на чужое поведение автор раскрывает в следующем фрагменте: "Возможность действовать, вытекающая из парализованного риска встретить к тому препятствие, составляет ядро субъективного права. Эта возможность действовать существует тогда, когда чужие действия так направлены, что не могут быть препятствием для этой возможности или даже обеспечивают эту возможность, т.е. когда эти чужие действия причинно обусловлены необходимостью соблюдать эту возможность. С этой точки зрения субъективное право как юридически защищенная сила есть юридическая возможность быть причиной чужих действий" <9>.
--------------------------------
<9> Там же.

Это довольно интересный способ соединения догматической конструкции (субъективное право как притязание) с его социологическим обоснованием (распределение рисков). Однако в данном случае возникает естественный вопрос: в чем заключается субъективный характер права, если оно состоит исключительно из притязания на чужое поведение? С одной стороны, Я.М. Магазинер прямо отмечает, что субъективное право не есть сфера свободы управомоченного, т.е. право на собственные действия, но право на чужие действия <10>. С другой стороны, заявляет, что "наивысшее напряжение понятие субъективного права приобретает в понятии власти, в которой субъективное право доведено до своего логического конца" <11>.
--------------------------------
<10> Там же.
<11> Магазинер Я.М. Указ. соч. С. 174.

Понятие "правовая власть", которое действительно нередко используется в качестве определения субъективного права, фиксирует как раз свободу усмотрения самого управомоченного. Как это соотносится с тем, что содержанием этой правовой власти будет являться исключительно требование о должном поведении, обращенное к другому лицу? Можно ли корректно квалифицировать в качестве правовой власти ситуацию, когда ее реализация всецело зависит от усилий не самого управомоченного, а обязанного лица?
Надо сказать, что отмеченная проблема поиска позитивного содержания субъективного права на чужое поведение представляет собой классический сюжет континентальной цивилистики, который вызывает споры и по сей день и вряд ли может считаться удовлетворительно разрешенным с догматической точки зрения. Однако даже на терминологическом уровне притязания (на чужое поведение) отделяются от прав господства (в которых центр тяжести перенесен на поведение самого управомоченного). По этой причине любые попытки редуцировать субъективное право к праву на чужое поведение будут неизбежно влечь вопросы о том, что в таком праве позволяет считать его субъективным, т.е. принадлежащим управомоченному, рассматриваемым как его господство или власть.
Исходя из этого если подходить к вопросу строго аналитически, то сторонники редукции субъективного права к притязанию должны признать логическую эквивалентность субъективного права и юридической обязанности. В таком случае содержанием субъективного права будет являться исполнение другим лицом своей обязанности <12>. Однако в этом случае трудно определить специфику самого субъективного права как активного полюса правовой связи. Некоторые авторы, ориентировавшиеся на такую позицию, предлагали считать специфичным для субъективного права как притязания его диспозитивный характер, т.е. то, что сам вопрос о предъявлении притязания зависит от суверенного решения управомоченного <13>. Но в таком случае сущность субъективного права заключается не в моменте требования, а свободе предъявлять это требование. Последнее догматически уместно квалифицировать как секундарное право, а не как притязание. Поэтому редукция субъективного права к притязанию оборачивается неудачей. В итоге в позиции Я.М. Магазинера есть определенное противоречие в понимании субъективного права, которое одновременно понимается и как притязание, и как правовая власть. Эта проблема вообще присуща всем редукционистским концепциям субъективного права. Если субъективное право трактуется как притязание, т.е. как отношение к другому лицу, то фокус переносится на поведение обязанного лица и неясно, какую роль играет поведение управомоченного. Но субъективное право - это некоторое "преимущество" именно управомоченного. Неясно, как четко артикулировать существо субъективного права, если понимать его просто как обратную сторону юридической обязанности. Как будет показано позже, эта проблема характерна и для концепции О.С. Иоффе.
--------------------------------
<12> Schulev-Steindl E. Subjektive Rechte: Eine rechtstheoretische und dogmatische Analyse am Beispiel der Verwaltungsrecht. Wien; New York, 2008. S. 29.
<13> К подобной точке зрения тяготел А. Тон.

В известной степени Я.М. Магазинер пытается преодолеть это противоречие. В частности, помимо не вполне соответствующего его редукционистскому пониманию субъективного права термина "власть" автор для обозначения сущности субъективного права употреблял термин "возможность". Как отмечает Я.М. Магазинер, "с точки зрения управомоченного, право есть возможность быть причиной действий обязанного, причем возможность действовать для управомоченного есть следствие того, что он может быть причиной действий обязанного, т.е. что обязанный совершает, не совершает или терпит известные действия. С точки зрения обязанного, чужое право есть предопределенность действий обязанного теми возможностями, которые заключаются в чужом субъективном праве. Таково отражение объективного права в фигурах управомоченного и обязанного" <14>. Толкование этой мысли Я.М. Магазинера наталкивается на определенные трудности. Если понимать его буквально, то получается, что сама возможность поведения управомоченного является причиной действий обязанного. Но не вполне ясно, идет ли речь о просто существующей возможности или о реализованной возможности? В первом случае не требуется никакого поведения от самого управомоченного, во втором случае, напротив, требуется совершение управомоченным диспозитивного акта. Если трактовать это в первом смысле, то решительно непонятно, в чем же состоит эта возможность, которая принадлежит управомоченному, если от его воли и поведения ровным счетом ничего не зависит. Остается второй вариант. Это можно трактовать в том смысле, что использование модальной категории возможности говорит в пользу точки зрения, что предметом суверенного решения управомоченного является его право по собственному усмотрению реализовать возможность (притязания) или отказаться от ее реализации. Правда, при такой интерпретации субъективное право уже заключается не столько в самом притязании на чужое поведение, сколько в праве выбора относительно того, предъявлять его или нет. Это тонкое различие требует, однако, дифференциации особого рода юридических возможностей - секундарных (преобразовательных) прав, выделение которых всегда представляло проблему для редукционистских концепций субъективного права, основанных на теории императивов. Как будет показано ниже, совершенно аналогичная ситуация складывается и в рамках концепции О.С. Иоффе.
--------------------------------
<14> Магазинер Я.М. Указ. соч. С. 174.

Вместе с тем интересно отметить, что именно Я.М. Магазинер впервые в отечественной доктрине употреблял термин "(возможность" для описания сущности субъективного права. Этот способ определения понятия субъективного права стал общепринятым со времен появления соответствующих работ С.Н. Братуся. Однако контекст использования термина "возможность" различен у С.Н. Братуся и Я.М. Магазинера. В работах первого категория возможности (меры) определенного поведения суммирует все варианты правомочий (на чужое поведение, на собственное поведение), которые могут составлять содержание субъективного права. Концепция С.Н. Братуся не редуцирует субъективное право только к правомочию на чужое поведение. Именно по этой причине термин "возможность определенного поведения" мог быть использован с полным основанием, поскольку он хорошо описывал в абстрактной форме все виды правомочий, которые могут составлять содержание субъективного права.
Применительно же к концепции Я.М. Магазинера дело обстоит несколько сложнее. Как указывалось выше, редукция субъективного права к праву на чужое поведение порождает вопрос о конкретном содержании возможности, которая предоставлена управомоченному к притязанию. Либо речь идет не о возможности самого притязания, а о свободе предъявлять притязание, но тогда субъективное право не может быть редуцировано к притязанию. Либо термин "возможность" не может быть применен для характеристики субъективного права, поскольку активность носителя правомочия на чужое поведения минимальна, более того, его право в некоторых случаях может быть реализовано действиями обязанного лица независимо от его воли <15>.
--------------------------------
<15> Об этом подробнее см.: Третьяков С.В. Развитие учения о субъективном праве в зарубежной цивилистике. § 1 гл. 4.

Указанные соображения заставляют сделать вывод, что именно в рамках концепции С.Н. Братуся использование термина "возможность поведения" для характеристики субъективного права является логичной и последовательной. По этой причине можно сказать, что, несмотря на временной приоритет Я.М. Магазинера, целостную теоретическую модель субъективного права как возможности (меры) определенного поведения разработал именно С.Н. Братусь.
С другой стороны, необходимо иметь в виду, что редукционизм является отнюдь не беспочвенным теоретическим направлением, аргументы которого обладают высокой степенью убедительности и заслуживают внимательного анализа. Ранняя концепция субъективного права О.С. Иоффе является наиболее полной версией редукционизма в отечественной цивилистике. Однако, сохраняя приверженность редукции субъективного права к притязанию, О.С. Иоффе внес в эту концепцию существенные изменения, которые, как будет показано ниже, в конечном счете и обеспечили ей успех и статус одной из двух самых влиятельных в российской цивилистике интерпретаций категории субъективного права.
Основной вопрос, который поставил О.С. Иоффе, состоял в поиске функции субъективного права. Другими словами, по мысли автора, субъективное право должно выступать специфическим средством для решения определенной задачи. Очевидно, как он полагал, именно ответ на вопрос о функции позволит решить проблему юридической природы субъективного права. Какова же, по мнению О.С. Иоффе, функция субъективного права? О.С. Иоффе отмечает, "что субъективное право есть юридическое средство обеспечения такого поведения других лиц, в котором нуждается управомоченный и которое государство признает обязательным" <16>.
--------------------------------
<16> Иоффе О.С. Правоотношение по советскому гражданскому праву / Иоффе О.С. Избранные труды по гражданскому праву. 4-е изд. М., 2020. С. 562.

По мысли правоведа, специфическая потребность в конструкции субъективного права возникает только тогда, когда управомоченному необходимо юридически обеспечить чужое должное поведение. Этой конструкции просто не требуется в том случае, если управомоченному предоставлена возможность собственного определенного поведения. Для этого достаточно дозволительной нормы в той или иной форме. В случае, когда правопорядку необходимо обеспечить чужое должное поведение в пользу управомоченного, ситуация сложнее, поскольку недостаточно дозволить управомоченному что-либо, ибо удовлетворение его интереса всецело зависит от действий другого (обязанного) лица. Поэтому возникает необходимость в юридическом обеспечении управомоченному должного поведения обязанного. Для этого и формулируются понятия субъективного права и юридической обязанности.
Именно по этой причине, по мнению О.С. Иоффе, субъективное право представляет собой право на чужое поведение: "Необходимость в субъективном праве для совершения своих собственных действий не запрещенных и потому общим образом дозволенных законом возникает лишь тогда, когда совершение этих действий оказывается невозможным без обеспечения содействия или устранения противодействия (реального или возможного) других лиц. Субъективное право сводится не к дозволенности собственных действий управомоченного, а к обеспечению возможности совершения этих действий" <17>.
--------------------------------
<17> Там же. С. 563.

Важным элементом концепции О.С. Иоффе выступает тезис о том, что правоотношение не является универсальным модусом существования и реализации права. Иными словами, нормы объективного права могут реализовываться посредством правоотношений, а могут действовать непосредственно, минуя правоотношения. Именно это различие способов реализации объективного права является ключевым для понимания конструкции субъективного права О.С. Иоффе: "Когда государство регулирует поведение граждан непосредственно, при помощи норм объективного права, путем прямого возложения на них определенных, законом установленных обязанностей, то эти обязанности должны быть выполнены перед самим государством; само государство как сила, стоящая за правовыми нормами и обеспечивающая их соблюдение, требует от граждан выполнения возложенных на них обязанностей. Когда же регулирование поведения людей осуществляется не правовыми нормами непосредственно, а этими последними при помощи субъективных прав, то право требования определенного поведения от обязанных лиц принадлежит в первую очередь не государству непосредственно, а лицам, наделенным субъективными правами. Государство в этом случае не предъявляет непосредственных требований обязанным лицам, а обеспечивает осуществимость требований, заявленных управомоченными" <18>.
--------------------------------
<18> Иоффе О.С. Правоотношение по советскому гражданскому праву / Иоффе О.С. Избранные труды по гражданскому праву. С. 562.

Интересно обратить внимание на то, что автор объясняет наличие в субъективном праве диспозитивного измерения (свободы усмотрения управомоченного) специфической функцией конструкции субъективного права регулировать чужое поведение в пользу управомоченного. Классический подход исходит из того, что конструкция субъективного частного права просто фундируется принципом автономии воли, а не функцией, выступая как специфическое средство опосредованного правового воздействия на общественные отношения.
Это очень интересный ход, выражающий оригинальность концепции О.С. Иоффе. Здесь на первый план выходят не идеологические постулаты самоопределения личности, свободы выбора, встроенные в концепцию автономии воли, а прежде всего юридико-технические особенности механизма правового регулирования. Смена акцента объясняется сложностью прямого обоснования категории субъективного права императивами частной автономии в условия советского принудительного коллективизма. А вот если перенести проблему в область юридической техники, то получается обнаружить то же "автономное" измерение, только в более политически нейтральном контексте. И этот тезис следует признать, несомненно, удачным.
В этом вопросе автор опирается на солидную и авторитетную традицию аналитических школ правоведения, прежде всего на теорию императивов Августа Тона. Именно эта школа юридической мысли по-новому поставила проблему субъективного права, попытавшись обосновать теоретически место и роль этой категории в условиях примата объективного права, безусловное признание которого стало характерным для периода господства юридического позитивизма. Если для естественно-правовой теории проблемы теоретического обоснования конструкции субъективного права вообще не стояло, поскольку она была точкой отсчета для правовой теории, то такие проблемы возникли для юридического позитивизма. И в самом деле, если точкой отсчета являются не прирожденные права индивида, а норма права, то сразу же возникает сомнение в необходимости признавать дуализм объективного и субъективного права. Однако отказ от категории субъективного права представляет особые проблемы прежде всего для цивилистической науки, поскольку эта категория является основополагающей для частного права, по крайней мере в его континентально-правовой версии.
Поэтому задача вписать категорию субъективного права в контекст юридического позитивизма имеет столь важное значение. Именно эту задачу в значительной мере и решила теория императивов А. Тона. Характерно в рассматриваемом контексте то, что Тон также видел автономию конструкции субъективного права в ее специфической роли, а также выделял случаи прямого и опосредованного действия норм объективного права. Поэтому, как представляется, необходимо констатировать несомненное влияние теории императивов на О.С. Иоффе.
Надо сказать, что отказ от рассмотрения правоотношения как универсального модуса существования и реализации права был для конца 1940-х гг. довольно радикальной идеей. В общем и целом тогда в отечественном правоведении господствовала сформировавшаяся не без влияния Э.Р. Бирлинга идея об универсальности категории правоотношения. Наиболее авторитетным адептом ее выступал Н.Г. Александров <19>. Общая идея сторонников этой позиции состоит в том, что любая норма объективного права носит предоставительно-обязывающий характер, т.е. налагает обязанности и предоставляет корреспондирующие им права.
--------------------------------
<19> Александров Н.Г. Юридическая норма и правоотношение. М., 1947. С. 9; Он же. Законность и правоотношения в советском обществе. М. 1955. С. 88.

О.С. Иоффе как будто воспроизводит похожую логику: "Всякая правовая норма носит одновременно и обязывающий и запретительный характер: обязывая к совершению какого-либо действия, норма запрещает воздержание от его совершения, как и наоборот, запрещая совершение определенного действия, она обязывает к его несовершению. В то же время всякая правовая норма носит и уполномочивающий характер: норма, обязывающая к совершению того или иного действия и запрещающая его несовершение, как и наоборот, норма, запрещающая совершение данного действия и обязывающая к его несовершению, уполномочивает кого-либо требовать соответственно совершения или несовершения данного действия" <20>. Однако дальше следует существенное уточнение: "Если своей уполномочивающей стороной юридическая норма обращается только к государству, то управомоченным по этой норме является само государство. Но установленная государством правовая норма может уполномочивать (непосредственно или при наступлении предусмотренных в ней фактических обстоятельств) и отдельных граждан или различных юридических лиц, которые в этом случае и будут выступать в качестве управомоченных. При этом условии и возникает субъективное право. Поведение обязанных лиц регулируется теперь уже не одним только объективным правом, за нормами которого стоит сила государственного принуждения, но также при помощи субъективного права, осуществление которого обеспечивается объективными правовыми нормами и силой государства, которым эти нормы устанавливаются или санкционируются" <21>.
--------------------------------
<20> Иоффе О.С. Правоотношение по советскому гражданскому праву / Иоффе О.С. Избранные труды по гражданскому праву. С. 561.
<21> Иоффе О.С. Правоотношение по советскому гражданскому праву / Иоффе О.С. Избранные труды по гражданскому праву. С. 561 - 562.

Иными словами, в случае, когда обязанность устанавливается в интересах государства и рассматривается как существующая перед государством, О.С. Иоффе исходит из того, что нет необходимости конструировать соответствующие право и обязанность как субъективные и существующие в рамках правоотношения. Субъективное право и правоотношения необходимы тогда, когда обязанность определенного поведения одного лица возникает перед другим лицом. Таким образом, критерием субъективации юридической возможности (тем, что делает возможность поведения субъективным правом в техническом смысле) является специфическая функция субъективного права обеспечивать чужое поведение в интересах определенного лица.
На этом вопросе представляется необходимым остановиться подробнее. Дело в том, что в отечественной правовой традиции вопрос о критериях субъективации юридической возможности ставился исключительно редко. С одной стороны, крайне влиятельный в вопросах теории правоотношения Н.Г. Александров, как указывалось выше, исходил из того, что модель правоотношения уже заложена в норме права, поэтому каждая норма - это одновременно субъективное право и (в силу принципа корреляции) юридическая обязанность. Это устраняло саму проблему. С другой стороны, автор самой влиятельной во второй половине XX в. концепции субъективного права, С.Н. Братусь, рассматривал в качестве такового любую юридическую возможность, в том числе если она носит всеобщий характер и не возникает из особого юридического факта (как, например, гражданская правоспособность). Этот ход мысли также нивелировал различие между субъективным и объективным правом. В самом деле, если любое дозволение, предоставляющее возможность определенного поведения, рассматривать и как норму права, и как субъективное право, то проблемы критерия субъективации юридической возможности просто не возникает. Кроме того, господствовавшая в отечественной доктрине советского периода общая теоретическая рамка для исследования критериев разграничения объективного и субъективного права, теория правоотношения, способствовала тому, чтобы фокусироваться на объективном праве, а субъективное право рассматривать лишь в качестве элемента содержания правоотношения.
В этом смысле концепция О.С. Иоффе решительно порывает с устоявшейся традицией и формулирует важную альтернативу. Уже сама четкая постановка этого вопроса, как и довольно когерентная объяснительная модель опосредованного действия права, - явление для отечественной доктрины редчайшее.
Обращает на себя внимание то, как О.С. Иоффе увязывает между собой несколько элементов предлагаемой им теоретической конструкции. Первый тезис касается необходимости определения юридико-технических особенностей категории субъективного права исходя из функций, которые оно выполняет в механизме правового регулирования. Эта специфическая функция видится в опосредованном регулировании поведения, а именно юридическом обеспечении должного поведения. Таким образом, конструкция субъективного права как права на чужое поведение рассматривается как логически необходимый вывод из определения функции субъективного права, в качестве специфической юридической техники, посредством которой эта функция реализуется. Логика рассуждений в данном случае примерно следующая. Поскольку для обеспечения гарантий реализации интереса обладателя определенной возможности поведения приходится прибегать к установлению юридической обязанности определенного поведения другого лица в пользу обладателя этой возможности поведения, то такую возможность поведения следует квалифицировать в качестве субъективного права в техническом смысле. В случае же когда наделение возможностью поведения не требует содействия других лиц, такие юридические возможности не следует квалифицировать в качестве субъективных прав. Поэтому субъективное право - это всегда право на чужое поведение и никогда - право на собственное поведение.
Это весьма оригинальное обоснование редукционизма (редукции субъективного права к праву на чужое поведение), которое представляет собой вклад О.С. Иоффе в теорию субъективного права. Преимущество этого обоснования состоит прежде всего в том, что в нем увязаны социологические и юридико-догматические элементы. Как уже отмечалось выше, господствовавшая в 1920-е гг. линия обоснования редукционизма (прежде всего Я.М. Магазинер) концентрировалась на социологической стороне дела. В качестве обоснования использовались аргументы, что право распределяет риски, или указание на социальный характер правового регулирования. Проблема, однако, состоит в том, что эти социологические генерализации не имели внутреннего догматического обоснования внутри теории частного права, что делало их слишком абстрактными для цивилиста. Само по себе утверждение, что "право занимается распределением рисков", не является предметом научного консенсуса <22>. Но даже если с этим тезисом согласиться, то из этого утверждения еще не следует преимущество какой-либо модели регулирования и еще в меньшей степени - выбор догматического обоснования соответствующей модели правового регулирования. В результате социологическая теория существовала отдельно, а правовая сторона - отдельно. Вклад О.С. Иоффе заключается как раз в том, что ему удалось найти юридико-догматическую конструкцию и увязать ее с общей социологической посылкой.
--------------------------------
<22> Третьяков С.В. Критические заметки к тезису "Право распределяет риски" // Риск в публичном и частном праве / науч. ред. Ю.А. Тихомиров. 2014.

Догматически основной аргумент состоит в том, что правовое регулирование может иметь непосредственный характер, когда устанавливаются общие запреты и общие обязанности (и вероятно, общие дозволения). Здесь не требуется конструкция правоотношения и субъективного права, поскольку норма сама в состоянии выполнить всю регулятивную функцию. В других случаях регулирование носит опосредованный характер, когда необходимо обеспечить одному лицу должное поведение со стороны другого лица. Здесь правовое регулирование осуществляется посредством правоотношения. Субъективное право представляет собой с этой точки зрения способ обеспечения должного поведения обязанного лица в пользу управомоченного. Таким образом, субъективное право у О.С. Иоффе представляет собой особое средство юридической техники, направленное на опосредованное регулирование поведения путем установления юридических обязанностей одних лиц в пользу других лиц. Эта техника применяется тогда, когда правового результата невозможно достичь непосредственно, путем установления (всеобщего) запрета или обязанности без формирования особой правовой связи (правоотношения) между субъектом обязанности и другими лицами.
В этом акценте на функции субъективного права заложен серьезный крен в пользу объективно-правовой трактовки проблемы соотношения объективного и субъективного права. Сама идея рассматривать субъективное право как особый прием юридической техники свидетельствует об этом. При этом теряется из виду "автономное измерение" категории субъективного права. Впрочем, это типично для доктрины советского периода.
В то же время необходимо отметить, что использование функционалистской стилистики для обоснования самостоятельного значения субъективного права в тех условиях было оправданным и убедительным для современников, которые разделяли общую объективно-правовую рамку рассмотрения правовых явлений ("правовое регулирование общественных отношений"). В этом смысле функциональное обоснование конструкции субъективного права было для отечественного правоведения середины прошлого века прогрессивным явлением.
Однако необходимо оценить функционалистский тезис в принципе, безотносительно к историческому контексту концепции О.С. Иоффе. Базовая идея состоит в том, что объективное право регулирует поведение субъектов непосредственно, и в таком случае норма действует прямо без использования каких-либо дополнительных правовых механизмов и опосредованно, когда действие нормы реализуется в правовых отношениях, при помощи которых носителю субъективного права юридически обеспечивается должное поведение со стороны обязанного лица. При этом О.С. Иоффе не фиксирует четко, в каких же случаях для регулирования поведения достаточно нормы права, а в каких требуется конструкция правоотношения. Косвенно ответ на этот вопрос может быть выведен из того, что О.С. Иоффе полагает, что при непосредственном действии нормы юридическая обязанность возникает перед государством, а в случае опосредованного действия через правоотношение юридическая обязанность устанавливается в пользу носителя субъективного права.
Можно предположить, что речь идет о различии между общими обязанностями и запретами, с одной стороны, и приобретенными (возникшими из конкретных юридических фактов) обязанностями и корреспондирующими им субъективными правами - с другой. Общая обязанность и в самом деле больше похожа на норму права, нежели на юридическую обязанность как элемент правоотношения. Она возникает из закона, носит категориальный характер (т.е. распространяется на класс субъектов, а не касается конкретного лица) и в таком виде уже способна регулировать поведение. Конкретная обязанность как элемент правоотношения возникает из определенного юридического факта, носит уникальный характер (привязана к конкретному субъекту).
Такая интерпретация согласуется с идеей О.С. Иоффе относительно различия между непосредственным и опосредованным действием норм объективного права. В первом случае норма права, устанавливающая всеобщий запрет или обязанность, может оказывать регулирующее воздействие на поведение субъектов непосредственно. Соответствующая норма изначально определяет круг адресатов нормы и не требует иных условий для собственной реализации. В случае же опосредованного действия норма объективного права определяет лишь условия наступления правовых последствий и сами правовые последствия, которые могут наступить при наличии определенных фактических обстоятельств. Реальное наступление предусмотренных нормой права правовых последствий зависит от наличия юридических фактов, предусмотренных нормой права, и формирует не типизированную ситуацию (подобно всеобщему запрету или обязанности), а уникальную ситуацию, индивидуализация которой происходит посредством соответствующего юридического факта.
Если признать эту интерпретацию идей О.С. Иоффе правильной, то необходимо сделать вывод, что автор не рассматривал правоотношение как универсальный модус реализации права, допуская действие норм права непосредственно, без того, чтобы оно реализовалось в рамках правоотношений. Кроме того, очевидно, что концепция О.С. Иоффе не допускает существования так называемых общерегулятивных правоотношений, которые описывают действие всеобщего запрета или обязанности как особое правоотношение, вытекающее из нормы права и не требующее для своего возникновения специального юридического факта.
При этом необходимо отметить, что сам О.С. Иоффе нигде не говорит о том, что его дихотомия непосредственного и опосредованного действия норм права соответствует различию между общим регулированием и индивидуализированным регулированием, основанным на конкретных юридических фактах. Здесь можно выделить по крайней мере две проблемы, связанные с обоснованием тезиса О.С. Иоффе. Первая проблема касается того, в какой мере можно говорить, что любое опосредованное регулирование, требующее юридических фактов, автоматически должно рассматриваться как порождающее субъективные права. О.С. Иоффе, по всей видимости, считает это самим собой разумеющимся. Но это требует некоторого обоснования. Вторая проблема касается того, что О.С. Иоффе склонен все ситуации опосредованного регулирования трактовать в качестве порождающих необходимость юридического обеспечения чужого поведения в пользу носителя субъективного права. Но как из того, что конкретная правовая ситуация возникает из особого юридического факта, следует то, что эта ситуация непременно включает регулирование чужого поведения? Этот вопрос также не получает ответа в рамках концепции О.С. Иоффе.
Первая проблема напрямую касается степени универсальности категории субъективного права и сферы ее применения в правоведении. Советская теория правоотношения склонялась к идее универсальности категории правоотношения. Некоторые, как Н.Г. Александров или Б.Л. Назаров, полагали, что правоотношение (и субъективное право как элемент его содержания) является универсальным модусом существования норм права. Другие, как С.Ф. Кечекьян, Р.О. Халфина, О.С. Иоффе, Ю.К. Толстой, полагали, что правоотношение является одной из техник правового регулирования. Но и те и другие признавали, что категория субъективного права универсальна в том смысле, что распространяется на все области права.
Именно последний тезис вызывает существенные сомнения. Можно ли, например, описывать возникающие из конкретных юридических фактов правовые возможности органов публичной власти по отношению друг к другу или к частным лицам в качестве субъективных прав? Речь идет о публично-правовой компетенции, которая вытекает из норм объективного права, но часто реализуется при наличии конкретных юридических фактов. Особенность компетенции состоит в том, что она не только предоставляет юридическую возможность определенного поведения для ее носителя, но и создает юридическую необходимость ее осуществления в предусмотренных случаях. Иными словами, речь идет о правах-обязанностях. При наличии соответствующих юридических фактов субъект публично-правовой компетенции не только может, но и должен поступить определенным образом.
Эта ситуация ярко контрастирует с субъективными частными правами. В большинстве случаев сами субъективные частные права возникают по воле субъектов и всегда осуществляются по их усмотрению. Поэтому "зазор" между общей нормой, устанавливающей возможность приобретения и реализации субъективного права, и самим фактом приобретения и реализации заполняется волей частных лиц. Применительно же к публично-правовой компетенции такого "зазора" практически не обнаруживается: при наличии соответствующих фактических обстоятельств субъект компетенции не имеет права выбора: он вправе и обязан поступить определенным образом. Поэтому в данном случае такой тип регулирования очень напоминает непосредственное действие нормы права (всеобщего запрета или обязанности), несмотря на то что юридический эффект здесь обусловлен наступлением конкретных юридических фактов, т.е. в классификации О.С. Иоффе относится к опосредованному типу правового регулирования.
Очевидно, что именно принцип автономии воли объясняет это различие. Применительно к частному праву он есть, и поэтому норма права не может действовать непосредственно, автоматически, требуется наличие специальных юридических фактов, прежде всего автономных юридических фактов, сделок. Между общей нормой частного права, гласящей, что дозволено приобретать право собственности на определенный объект, и правом собственности конкретного лица на этот объект стоит воля этого лица, выраженная в сделке по приобретению права собственности <23>. Применительно же к публичному праву норма в известном смысле действует непосредственно даже тогда, когда требуется юридический факт, потому что обязанность субъекта компетенции применять ее уже заложена в самой норме права и процесс реализации права носит гораздо более автоматический, гетерономный характер. Между общей нормой публичного права, наделяющей субъекта публичного права определенной компетенцией, и реализацией компетенции при наличии соответствующего юридического факта нет свободы усмотрения субъекта компетенции применять соответствующую норму права, так как он обязан ее применять при наличии соответствующих юридических фактов.
--------------------------------
<23> Разумеется, речь идет о типичной для частного права ситуации. Бывают ситуации, когда субъективные частные права приобретаются не по сделкам, т.е. не по воле субъектов. Однако осуществление приобретенных субъективных частных прав всегда зависит от воли их носителей.

Если эти рассуждения верны, то предложенная О.С. Иоффе классификация действия нормы права на непосредственное и опосредованное в конечном счете обоснована отсутствием в первом случае и наличием во втором случае принципа автономии воли. В этом смысле субъективное право и в самом деле представляет собой специфическую юридическую технику, как и полагал О.С. Иоффе, но с одним существенным уточнением: специфическую технику частного права.
Таким образом, оказывается, что обоснование категории субъективного права в духе функционализма, т.е. определяя специфическую регулятивную функцию и рассматривая субъективное право как особую юридическую технику, направленную на реализацию определенной функции, в конечном счете сводится к различию между автономией воли, свойственной частному праву, и гетерономией, характерной для публичного права. Естественно, что О.С. Иоффе не мог сделать подобного вывода в условиях господства идеологии, отрицавшей существование частного права как такового. Именно поэтому, как мне представляется, он и не сделал вывода о том, что различие в юридической технике между непосредственным и опосредованным действием норм права в конечном счете обосновано принципом автономии воли в частном праве. Но даже в таком ограниченном виде тезис О.С. Иоффе о субъективном праве как особой юридической технике является важнейшим достижением отечественной цивилистики середины XX столетия.
Вторая проблема, отмеченная выше, касается того, каким образом тезис о правоотношении и субъективном праве как специфической технике опосредованного регулирования общественных отношений связан с тем, что субъективное право есть право на чужое поведение. О.С. Иоффе исходит из того, что необходимость в юридическом обеспечении должного поведения существует лишь в том случае, если управомоченному юридически гарантируется необходимость определенного поведения другого лица. Обосновывается этот тезис следующими соображениями. В тех случаях, когда государство само налагает обязанности на субъектов права, регулирование происходит непосредственно, посредством установления объективно-правовых обязанностей. В таком случае государство само обеспечивает выполнение субъектами права этих обязанностей. Иначе ситуация складывается при опосредованном правовом регулировании, когда обязанности, налагаемые на одних субъектов права, устанавливаются в пользу других субъектов права и последние рассматриваются как носители корреспондирующих юридическим обязанностям субъективных прав. В подобном случае для юридического обеспечения должного поведения необходимо, чтобы у носителя субъективного права была возможность требовать от обязанного лица соответствующего поведения. Такая ситуация, по мысли О.С. Иоффе, возникает, только если управомоченному обеспечивается юридически чужое должное поведение. Ведь если у управомоченного возникает возможность определенного поведения, не связанная с возложением на другое лицо юридической обязанности, то нет необходимости в опосредованном регулировании и обеспечении чужого должного поведения в пользу другого лица. В этом случае достаточно дозволительной нормы права. Потребность в особой технике субъективного права появляется только в том случае, когда управомоченному необходимо юридически гарантировать чужое должное поведение. Именно поэтому субъективное право является всегда правом на чужое поведение.
Из этого следует ответ на вопрос, почему О.С. Иоффе не использовал для описания дихотомии "непосредственное/опосредованное действие норм права" понятие регулирования, вытекающего непосредственно из закона (всеобщие обязанности и запреты), и регулирования, осуществляемого на основе конкретных юридических фактах. Дело в том, что в сфере публичного права правовое регулирование также может иметь опосредованный характер, т.е. правовые последствия возникают, изменяются и прекращаются на основании конкретных юридических фактов. Но обязанности возникают здесь непосредственно перед государством. Исполнение таких обязанностей не требует наделения частного лица правом требовать исполнения, поэтому нет необходимости и в категории субъективного права. Это подтверждает базовую гипотезу настоящей работы, в соответствии с которой функционалистское обоснование категории субъективного права в конечном счете сводится к принципу автономии воли. По этой причине выдвигаемое О.С. Иоффе различие между непосредственным и опосредованным правовым регулированием в итоге заключается в различии между публичным и частным правом.
В то же время подобная интерпретация воззрений О.С. Иоффе наталкивается на определенные сложности. Тезис о том, что для публичного права всегда характерен непосредственный тип правового регулирования, даже если правовые последствия возникают из конкретных юридических фактов, может рассматриваться как обоснованный. Однако можно ли сказать, что в сфере частного права всегда господствует тип опосредованного регулирования, т.е. регулирование на основе конкретных юридических фактов, которое выражается в юридическом обеспечении частных прав на чужое поведение?
Как представляется, существует по крайней мере два случая, которые могут поставить под сомнение тезис об универсальном характере конструкции субъективного права как права на чужое поведение в частном праве. Прежде всего сомнения возникают относительно случаев защиты личных неимущественных благ. В данной ситуации речь идет в первую очередь о всеобщей обязанности воздерживаться от вторжений в охраняемую личную сферу субъектов. Модель регулирования, лежащая в основе всеобщей обязанности или запрета, соответствует выделяемому О.С. Иоффе типу непосредственного действия нормы права. Таким образом, в данной ситуации следует сделать вывод, что если использовать теоретическую модель, разработанную О.С. Иоффе, то гражданско-правовая защита личных неимущественных благ не основывается на использовании конструкции субъективного права <24>.
--------------------------------
<24> В последующем в отечественной юридической литературе выдвигались теоретические конструкции, признающие субъективные личные права в гражданском праве. Однако все эти конструкции по существу основывались на идее общерегулятивного правоотношения, которая, как было показано выше, совершенно чужда О.С. Иоффе и вряд ли оправданна в принципе. Поэтому в концепции О.С. Иоффе этот случай безусловно можно отнести к разновидности непосредственного действия нормы объективного права (всеобщей обязанности).

Второй спорный случай касается субъективных гражданских прав, к элементам содержания которых традиционная точка зрения относит право на собственное поведение управомоченного. Наиболее очевидным примером здесь, безусловно, является право собственности. Если трактовать субъективное право исключительно как право на чужое поведение, то происходит элиминация позитивного содержания права собственности. Однако в праве собственности центр тяжести перенесен на поведение самого управомоченного, в отличие от обязательственного правоотношения, где основная нагрузка лежит на поведении обязанного лица. По этой причине обязательственное право требования можно конструировать как право на чужое поведение. Но это гораздо сложнее сделать применительно к праву собственности.
О.С. Иоффе, однако, довольно последователен в проведении своего понимания категории субъективного права. Правовед, в частности, полагает, что "решающим условием существования и действия права собственности является устранение властного вмешательства всех других лиц, которые могли бы действовать в своих собственных интересах и на которых поэтому возлагается пассивная обязанность воздержания от совершения действий подобного рода. Пассивная обязанность воздержания и есть то поведение, юридическое обеспечение которого создает собственнику возможность использования принадлежащих ему продуктов и средств производства в целях удовлетворения интересов, охраняемых признанным за ним правом" <25>.
--------------------------------
<25> Иоффе О.С. Правоотношение по советскому гражданскому праву / Иоффе О.С. Избранные труды по гражданскому праву. С. 614.

Таким образом, возможность собственного поведения управомоченного возникает как результат обеспечения правопорядком воздержания всех иных лиц от воздействия на объект права собственности. В этом смысле право на собственное поведение носит вторичный характер и полностью производно от права на чужое поведение. Поэтому, по мнению О.С. Иоффе, нет необходимости даже на уровне определения включать право на собственное поведение в качестве существенного элемента содержания права собственности. Триада правомочий собственника, при помощи которой в отечественной цивилистике принято описывать содержание права собственности, является лишь наглядным, удобным и понятным для неспециалиста описанием, но не корректным с научной точки зрения <26>.
--------------------------------
<26> Там же. С. 613.

Сущность права собственности О.С. Иоффе, вслед за А.В. Венедиктовым, видел в праве использовать объекты своей волей и в своем интересе <27>. Суть же использования своей волей и в своем интересе О.С. Иоффе видел как раз в способности управомоченного устранять всех иных от воздействия на объект права собственности. Таким образом, получается, что аналитически и право собственности может рассматриваться как право на чужое поведение.
--------------------------------
<27> Там же.

Рассматриваемая концепция сформирована под несомненным влиянием теории императивов А. Тона. Вместе с тем некоторые акценты теории императивов А. Тона смягчены. Скорректировано и само понимание субъективного права. В рамках концепции А. Тона субъективное право трактуется как возможность притязания, т.е. как свобода предъявлять требование к обязанному лицу. Субъективный характер соответствующей возможности поведения (возможности требовать от обязанного лица определенного поведения) придает способность по своему усмотрению решать вопрос о том, предъявлять или не предъявлять соответствующее притязание при наличии оснований для его предъявления. Иначе говоря, именно диспозитивный компонент, заложенный в соответствующей поведенческой возможности (свобода распоряжения ею), и делает эту возможность субъективным правом <28>. Хотя здесь необходимо сразу же оговориться, что этот диспозитивный компонент в теории Тона оказывается "упакован" в понятие притязания. Иначе говоря, Тон категорически отказывается рассматривать распорядительные правомочия в качестве основы понятия субъективного права. Скорее этот распорядительный компонент рассматривается как модус притязания (возможность притязания). В рамках концепции О.С. Иоффе субъективное право представляет собой оборотную сторону наличия юридической обязанности, возникающей из юридического факта в пользу другого лица. При этом затушевывается вопрос о роли активности самого управомоченного, который хорошо отражен в концепции А. Тона. Получается, что в конечном итоге субъективное право у О.С. Иоффе - это просто закрепление обязанности в пользу управомоченного. Отличие от концепции А. Тона, таким образом, состоит в том, что распорядительный компонент вообще никоим образом не выражен в понятии субъективного права, которое просто рассматривается как коррелят юридической обязанности.
--------------------------------
<28> Подробнее об этом см.: Третьяков С.В. Развитие учения о субъективном праве в зарубежной цивилистике. § 1 гл. 3.

Подобная концепция не лишена серьезных недостатков. Во-первых, игнорирование принципа автономии воли приводит к тому, что субъективное право полностью растворяется в корреспондирующей ему юридической обязанности. Правовая позиция управомоченного характеризуется ролью пассивного реципиента исполнения обязанности, реализация которого находится целиком во власти обязанного лица. В этом смысле управомоченный должен быть охарактеризован скорее как выгодоприобретатель, а не как обладатель субъективного права. Носителем субъективного права этот выгодоприобретатель может стать лишь в том случае, если он вправе распоряжаться своим правом (и корреспондирующей ему обязанностью). Но как раз этот диспозитивный аспект содержания субъективного права полностью игнорируется в концепции О.С. Иоффе. Из этого следует и второе возражение более общего характера. Из концепции О.С. Иоффе неясно, как связаны юридическая обязанность и субъективное право (притязание), что делает их взаимными коррелятами. В рамках концепции А. Тона эта проблема частично решена. Тот факт, что управомоченный вправе по своему усмотрению принять решение об инициировании защите своего права в случае неисполнения обязанности должником, свидетельствует о том, что он способен контролировать юридическую обязанность, и поэтому его субъективное право корреспондирует этой юридической обязанности. У О.С. Иоффе же этот распорядительный элемент отсутствует, поэтому неясно, что делает выгодоприобретателя обязанности носителем субъективного права, корреспондирующего обязанности.
С этим напрямую связан и еще один крайне интересный аспект концепции О.С. Иоффе, на который следует обратить пристальное внимание и который касается специфической трактовки "господства" как атрибута права собственности. Полнота правомочий собственника, характер его правовой позиции как "власти" или господство связывается в концепции О.С. Иоффе именно с абсолютной защитой этой правовой позиции, а не с наличием у управомоченного позитивных правомочий. Иными словами, правовая власть, характеризующая правовую позицию собственника, связывается не с контролем субъекта над объектом права, а с полнотой защиты его правовой позиции против всех иных лиц. Характерно и то, что О.С. Иоффе отказывается характеризовать обязательственно-правовое притязание как "власть", потому что "у управомоченного нет абсолютной полноты "своей власти" и что его право не является правом абсолютного характера" <29>. Таким образом, господство над объектом аналитически переписывается на наличие абсолютно-правовой защиты.
--------------------------------
<29> Иоффе О.С. Правоотношение по советскому гражданскому праву / Иоффе О.С. Избранные труды по гражданскому праву. С. 624.

Это также весьма показательно и вписывается в общую тенденцию, заложенную в концепции О.С. Иоффе, стремления по возможности все субъективно-правовые феномены переописать и редуцировать к юридической обязанности и притязанию как ее оборотной стороне. В самом деле, с этой точки зрения юридическое господство над объектом - это полнота абсолютной защиты (против всех), само субъективное право - специфический способ обеспечить юридически чужое должное поведение. Именно по этой причине "власть" не может выступать универсальной характеристикой субъективного права в концепции О.С. Иоффе. Ведь власть - это лишь результат действия всеобщего запрета, рассмотренный со стороны того лица, в пользу которого этот запрет установлен. Следовательно, власть характеризует лишь правовую позицию управомоченного в абсолютном правоотношении, а не любого обладателя субъективного права. Категориальным же признаком субъективного права по этой логике будет юридическая обеспеченность чужого должного поведения.
Такая трактовка понятий "власть" и "сила" как характеристик субъективного права идет вразрез с традиционным пониманием вопроса в цивилистической литературе. Обычно под господством понимают отношение управомоченного субъекта к объекту, а не к другим субъектам. Традиционно понятие правовой власти рассматривается как характеристика любого субъективного частного права, а не только абсолютного права <30>. Часто при этом среди субъективных частных прав выделяется особая разновидность, именуемая "права господства" (die Herrschaftsrechte), которая противопоставляется притязаниям (die Anspruche) как раз признаком наличия особого правомочия контроля над объектом. В рамках теоретической модели О.С. Иоффе, напротив, не существует никакой иной разновидности субъективных прав, кроме притязаний, а "господство" является просто следствием абсолютной защиты некоторых субъективных прав (притязаний).
--------------------------------
<30> См., напр.: Хвостов В.М. Система римского права. М., 1996. С. 59.

Сама по себе идея о том, что право на собственное поведение управомоченного является лишь обратной стороной обязанности, возлагаемой на другое лицо в пользу управомоченного, может рассматриваться как вполне рациональная, по крайней мере если речь идет о праве на собственное поведение управомоченного фактического характера. В самом деле, аналитическая редукция правомочий владения и пользования принадлежащей собственнику вещи к всеобщему запрету всем иным лицам препятствовать собственнику воздействовать на вещь не выглядит чем-то нерациональным.
При этом необходимо отметить, что именно этот редукционизм, попытка устранить позитивное содержание абсолютных прав и прежде всего права собственности вызвали волну критики концепции О.С. Иоффе в отечественной цивилистике. Основная претензия, которая выдвигалась, заключается в том, что концепция О.С. Иоффе при конструировании права собственности и других абсолютных прав входит в противоречие с тем очевидным обстоятельством, что регулятивная нагрузка здесь направлена именно на собственное поведение управомоченного. Под влиянием этой критики в более поздних работах О.С. Иоффе вынужден был признать право на собственное поведение элементом содержания субъективного гражданского права <31>.
--------------------------------
<31> Иоффе О.С. Спорные вопросы учения о правоотношении / Иоффе О.С. Избранные труды по гражданскому праву. С. 674.

В принципе аргументы против редукционистской концепции О.С. Иоффе, которые выдвигались в доктрине советского периода, не выглядят совершенно бесспорными. То, что право собственности существует прежде всего для того, чтобы обеспечить управомоченному определенную свободу собственного поведения, несомненно. Но весь вопрос в том, какая юридическая техника используется для этого. Редукционизм исходит из того, что именно всеобщая обязанность вмешиваться в прерогативы собственника и создает эту свободу поведения. Редукционизм можно опровергнуть. Но проблема в том, что самые убедительные опровергающие его аргументы вообще никак не фигурировали в дискуссии советского периода.
Как уже было отмечено выше, основная проблема редукционизма не в том, что право на собственное поведение управомоченного рассматривается как оборотная сторона юридической обязанности, а в том, что неясен тот критерий, который позволяет констатировать, что юридическим обязанностям соответствуют именно субъективные права, т.е., выражаясь терминами самого О.С. Иоффе, отделить случаи непосредственного и опосредованного действия права. Избежать постановки этой проблемы можно, только если полагать, что обязанностей без корреспондирующих им субъективных права не существует в принципе, т.е. отрицать различие между непосредственным и опосредованным действием права. Такой позиции, в частности, придерживался Н.Г. Александров, и она оказала существенное влияние на советское правоведение <32>. Однако О.С. Иоффе, как и другие правоведы, ориентированные на теорию императивов А. Тона, полагали, что возможно прямое действие нормы права, при котором юридической обязанности не соответствует чье-либо субъективное право. Но в таком случае нужен специальный критерий, при помощи которого отграничиваются ситуации, когда существует объективно-правовая обязанность, направленная в пользу определенной категории выгодоприобретателей, которые не являются носителями субъективных прав, от ситуации, когда юридической обязанности корреспондирует чье-либо субъективное право. У О.С. Иоффе совершенно неясно, что значит быть носителем субъективного права кроме того, что носитель субъективного права является выгодоприобретателем исполнения другим лицом юридической обязанности. Поэтому совершенно прав Ю.К. Толстой, который обратил внимание на то, что концепция О.С. Иоффе в своем классическом варианте не дает возможности отличить субъективное право от юридической обязанности, отметив, что "определение субъективного права как юридического средства регулирования поведения обязанного лица, в котором в целях удовлетворения своих интересов нуждается управомоченный, стирает какое бы то ни было различие между содержанием права и обязанности, поскольку точно такое же определение полностью приложимо и к субъективной обязанности" <33>.
--------------------------------
<32> Александров Н.Г. Юридическая норма и правоотношение. С. 9; Он же. Законность и правоотношения в советском обществе. М., 1955. С. 88.
<33> Толстой Ю.К. Из пережитого. 4-е изд. СПб., 2015. С. 465.

Необходимо отметить, что редукционистские концепции могут найти решение этого затруднения, но только за счет частичной корректировки самого базового тезиса редукционизма. По этому пути, в частности, пошел Г. Кельзен, полагавший, что критерием отграничения носителя субъективного права, которому корреспондирует юридическая обязанность, от выгодоприобретателя, в чью пользу исполняется юридическая обязанность, является наличие у первого права на иск против обязанного лица в случае неисполнения им своей обязанности <34>. Другими словами, положение носителя субъективного права отличается от простого выгодоприобретателя наличием возможности собственного поведения, права на иск. Иначе говоря, концепция включает в содержание субъективного права возможность собственного поведения управомоченного путем предъявления иска, т.е. инициирования процесса принудительного осуществления права на чужое поведение <35>.
--------------------------------
<34> Kelsen H. Reine Rechtslehre: Mit einem Anhang: Das Problem der Gerechtigkeit. Studienausgabe der 2. Aufl. 1960. Kap. 14, 23, 24.
<35> Надо отдать должное теоретическому гению Г. Кельзена, предложившего оригинальную конструкцию соединения между собой до степени неразличимости права на иск в случае нарушения юридической обязанности и самого права требовать исполнения этой юридической обязанности. Последнее выступает условием осуществления первого. Таким образом, субъективным право притязания становится потому, что именно управомоченный вправе активировать механизм его принудительного осуществления.

Но в рамках концепции О.С. Иоффе невозможна такая трактовка общего понятия субъективного гражданского права, в котором субъективация права на чужое поведения осуществляется путем предоставления управомоченному контроля над средствами его принудительного осуществления. Как же конструирует автор соотношение субъективного права и юридической обязанности? В этой связи О. С Иоффе отмечает: "Поскольку эти лица обязаны к тому же самому, на что имеет право управомоченный, постольку содержание обязанности полностью соответствует содержанию субъективного права. Но поскольку, с другой стороны, то, что может требовать управомоченный, должны исполнить обязанные лица, постольку содержание обязанности диаметрально противоположно содержанию субъективного права. Поэтому сущность гражданско-правовой обязанности при помощи противопоставления может быть непосредственно выведена из сущности субъективного гражданского права" <36>. Эта мысль вызывает определенные трудности в интерпретации. Если содержание обязанности полностью соответствует содержанию права, то речь должна о логической эквивалентности между ними. Тогда обязанный должен совершить определенные действия или воздержаться от определенных действий, а управомоченный имеет право на то, чтобы определенные действия или воздержание от действий были совершены. Но почему в таком случае за точку отсчета берется субъективное право, а не юридическая обязанность, когда О.С. Иоффе отмечает, что сущность юридической обязанности может быть выведена из сущности субъективного права? Если уж вообще говорить о примате какого-либо элемента в этой паре, то скорее нужно говорить о приоритете юридической обязанности. Именно необходимость должного поведения описывает эту связь, придает ей определенность. Право - это лишь право, чтобы должное поведение было осуществлено.
--------------------------------
<36> Иоффе О.С. Правоотношение по советскому гражданскому праву / Иоффе О.С. Избранные труды по гражданскому праву. С. 566.

Чуть позже автор замечает: "Обеспечивая определенное поведение других лиц его носителю, субъективное право создает тем самым для управомоченного возможность совершения его собственных действий" <37>. Но о возможности совершения каких действий управомоченным идет речь? В той модели притязания, которая изображена О.С. Иоффе в качестве основы для категории субъективного права, для собственных действий управомоченного не остается места. По логике речь должна идти о каких-либо возможностях поведения, которые не могут быть переписаны как рефлексы юридической обязанности, в которых проявляется активность самого управомоченного, которое нельзя квалифицировать как обратную сторону должного поведения. Например, речь может идти о проявлении инициативы самого управомоченного в судебном или внесудебном осуществлении субъективного права (права на иск, как в теории Кельзена, и возможности предъявления притязания). Но признание права на собственное поведение носителя субъективного права не вписывается в редукционистскую конструкцию, отождествляющую субъективное право и право на чужое поведение. Другой вариант толкования мысли О.С. Иоффе предполагает, что юридическая возможность носителя субъективного права состоит всего лишь в том, чтобы должное поведение было осуществлено и не предполагает собственной его активности. Это вполне вписывается в редукционистскую логику, но в таком случае неясно, почему приоритет все же за субъективным правом, а не за юридической обязанностью, через которое скорее корректно описать "юридическую возможность", принадлежащую управомоченному. Ведь в таком случае даже термин "возможность поведения" имеет лишь номинальное значение, никакого собственного поведения здесь не обнаруживается, речь идет исключительно о возможности, что должное поведение должно быть осуществлено.
--------------------------------
<37> Там же.

Таким образом, именно сложность с корректным описанием собственной активности управомоченного составляет слабую сторону редукционизма. Но некоторые теоретические модели, основанные на редукционизме, стараются дать решение этой проблемы, интегрировав возможность собственного поведения управомоченного в содержание субъективного права. Однако концепция О.С. Иоффе в ее классической форме не смогла дать убедительного решения этой проблемы. В этом смысле она воспроизводит основную проблему теории императивов, которую как раз и пытались разрешить Тон и Кельзен. Трактовка возможности собственного поведения носителя субъективного права, таким образом, выступает своеобразным пробным камнем для редукционизма.
Особо следует остановиться на специальной разновидности правомочий на собственное поведение, входящих в состав субъективного права, способности своими действиями порождать, изменять или прекращать субъективные права и юридические обязанности, которые принято называть преобразовательными (секундарными) правами. Именно трактовка юридической природы преобразовательных (секундарных) прав стала для теории императивов А. Тона непреодолимым препятствием. Если другие разновидности правомочий на собственное поведение носителя субъективного права поддаются редукции и могут быть аналитически преобразованы в правомочие на чужое поведение (правомочие требовать от иных лиц воздерживаться от нарушения сферы возможного поведения управомоченного), то правомочие на создание, изменение или прекращение прав и обязанностей не может быть редуцировано к притязанию. В последнем случае воля управомоченного направлена совершение сделок и не может быть заменена поведением обязанных лиц, потому что непременно требуется наличие юридически значимой воли самого управомоченного. Поэтому, например, правомочия собственника по владению и пользованию объектом права собственности (правомочия на собственное поведение фактического характера) логически могут быть преобразованы в правомочие требовать воздержания от иных лиц, потому что фактическое поведение управомоченного и в самом деле обеспечивается поведением всех иных лиц. Но принадлежащее собственнику правомочие распоряжение может быть реализовано исключительно юридически значимым поведением самого собственника. Это поведение (совершение сделки) не может быть заменено поведением иных лиц, а поэтому не имеет коррелята в виде юридической обязанности. Напротив, все иные лица связаны юридически значимой волей распоряжающегося собственника. Таким образом, речь в данном случае идет о преобразовательном (секундарном) праве. Характерно, что даже такой тонкий и глубокий аналитик, как А. Тон, вынужден был преобразовательные (секундарные) правомочия рассматривать как исключение из своей теории субъективного права, как правомочия sui generis <38>.
--------------------------------
<38> Thon A. Rechtsnorm und subjektives Recht. Weimar, 1878. S. 327 - 329, 335, 338.

Совершенно аналогичны трудности, с которыми столкнулся в этом отношении О.С. Иоффе. Характерно то, что рассматриваемая проблема не ставилась О.С. Иоффе прямо. Вообще, как уже отмечалось выше, интересной особенностью дискуссий вокруг понятия субъективного права в отечественной цивилистике советского периода было практически полное игнорирование анализа юридической природы и роли распорядительных правомочий как элемента содержания субъективного гражданского права, а также тесно связанной с этим проблематики понятия преобразовательного (секундарного) права.
Тем не менее косвенно мы можем с уверенностью сделать вывод, что и в этом вопросе концепция О.С. Иоффе наследует скепсис теории императивов относительно распорядительных правомочий. Более того, можно с полным основанием утверждать, что именно О.С. Иоффе является в русскоязычной цивилистике самый авторитетным и убедительным критиком теории преобразовательных (секундарных) прав. Во многом именно позиция О.С. Иоффе определила в целом скептическое отношение русскоязычной доктрины второй половины XX в. относительно необходимости выделения самостоятельной разновидности преобразовательных (секундарных) прав. Однако реальные причины позиции, занятой выдающимся отечественным теоретиком частного права, пока еще не были предметом исследования цивилистов. Поэтому представляется целесообразным остановиться на этом вопросе несколько более обстоятельно.
В монографии 1949 г. О.С. Иоффе уже намечает в главных чертах собственный вариант решения проблемы преобразовательных (секундарных) прав. Вопрос обсуждается применительно к праву наследника на принятие наследства, которое даже до широкого признания в доктрине конструкции секундарных прав обсуждалось как несомненно обладающее своеобразием с точки зрения механизма возникновения и характера юридической возможности поведения, возникающей у наследника.
Как отмечает в этой связи В.М. Хвостов, "лицо, в пользу которого открывается наследство, обыкновенно (но не всегда - necessarii heredes) приобретает сперва только право вступить в наследство. Это право особого рода, которое не может быть приравнено к предыдущим видам субъективных прав; это не господство лица над каким-либо объектом, но признанная объективным правом способность приобрести известное право..." <39>. При этом такое право не может быть квалифицировано и в качестве проявления общей правоспособности, поскольку юридическая возможность принять наследство возникает не у всех и каждого, а носит конкретный и уникальный характер. Таким же образом, рассматриваемая юридическая возможность не может быть квалифицирована в качестве права на чужое поведение (притязания), поскольку речь идет о возможности совершения самим управомоченным юридической сделки - принятия наследства.
--------------------------------
<39> Хвостов В.М. Указ. соч. С. 65 - 66.

Право на принятие наследства по своей структуре и содержанию совершенно не вписывается в редукционистскую схему теории императивов, сводящую любое субъективное право к праву на чужое поведение. Здесь просто нет чужого должного поведения. Основными стратегиями преодоления этого затруднения являлись либо ассимиляция секундарного права и правоспособности, либо ассимиляция секундарного права и обычного субъективного права. Первый вариант представлен в отечественной цивилистике позицией М.М. Агаркова, который рассматривал секундарное право как часть правоспособности в ее динамической интерпретации <40>. Однако для этого ученому пришлось расширить понятие правоспособности, отказавшись от ее статического понимания. Только если полагать, что содержание правоспособности меняется у различных субъектов в зависимости от их отношений с другими лицами, можно считать, что конкретные уникальные юридические возможности, возникающие у определенных субъектов, могут рассматриваться в качестве элементов его гражданской правоспособности. Согласие с этой позицией требует радикального переосмысления понятия гражданской правоспособности и принятия крайне спорной концепции динамической правоспособности.
--------------------------------
<40> Агарков М.М. Обязательство по советскому гражданскому праву / М.М. Агарков. Избранные труды по гражданскому праву. Т. 2. М., 2004. С. 100 - 105.

Второй вариант решения этой проблемы, отождествляющей секундарное и субъективное право, представлен позицией С.Н. Братуся <41>. Но он требует кардинального переформулирования общего понятия субъективного права как меры возможного поведения управомоченного и отказа от редукции субъективного права к праву на чужое поведение. Этот вариант также недоступен для сторонников теории императивов.
--------------------------------
<41> Братусь С.Н. Субъекты гражданского права. М., 1950. С. 10.

Учитывая это, получается, что оба вышеуказанных варианта оказываются недоступны для О.С. Иоффе. Оригинальность концепции О.С. Иоффе заключается в том, что он вообще отказывается характеризовать право на принятие наследства с точки зрения его содержания как юридическую возможность поведения, предлагая рассматривать его как юридический факт. "Реальное значение наследственного права состоит не в том, что его носитель вообще имеет данное право, а в том, что последнее является юридическим основанием для возникновения нового права - права собственности. Иначе говоря, наследственное право имеет значение для его обладателя не столько как право, сколько как юридический факт" <42>. Это перенос акцента с содержания юридических возможностей на механизм их возникновения подкреплен весьма своеобразным пониманием самой фигуры секундарного права. В более поздней работе О.С. Иоффе переводит термин "das Gestaltungsrecht" не как преобразовательное, а как образующееся прав <43>. В принципе это соответствует семантике глагола "gestalten", который переводят на русский язык как "образовывать", "придавать вид", "оформлять". Однако юридическая сущность этого явления лучше передается глаголом "преобразовывать" и его производными, потому что основным свойством преобразовательного права как раз и является его способность преобразовывать юридические отношения, изменяя существующие субъективные права и юридические обязанности.
--------------------------------
<42> Иоффе О.С. Правоотношение по советскому гражданскому праву / О.С. Иоффе. Избранные труды по гражданскому праву. С. 649.
<43> Иоффе О.С. Спорные вопросы учения о правоотношении / О.С. Иоффе. Избранные труды по гражданскому праву. С. 690.

Как представляется, О.С. Иоффе использовал термин "образующееся право" отнюдь не случайно. Здесь подчеркивался не такой момент, как способность этого права преобразовывать юридическую действительность, а тот факт, что само право находится в стадии образования. Это хорошо согласовывалось с позицией, что соответствующая юридическая возможность (в рассматриваемом случае - право на принятие наследства) понимается как один из юридических фактов в юридическом составе, ведущем к приобретению права собственности на наследственную массу. Иными словами, секундарное право - лишь стадия в образовании обычного субъективного права (на наследственную массу).
Впоследствии автор генерализировал выводы, сделанные применительно к праву на принятие наследства. По мнению О.С. Иоффе, "между правосубъектностью и субъективным правом имеется промежуточное звено в виде юридических фактов, каковыми могут быть не только события, но и действия, причем действия, которые отнюдь не всегда представляют собой осуществление субъективного права" <44>. Соответственно этому автор определяет юридическую природу этого феномена следующим образом: "Поэтому, в отличие от С.Н. Братуся, мы считаем, что не всякое проявление правосубъектности есть субъективное право, что между правосубъектностью и субъективными правами имеется промежуточное звено, в качестве которого иногда выступают и правомерные действия, не являющиеся осуществлением субъективного права. Однако возможность совершения подобных действий нельзя считать и секундарным правом, как думает М.М. Агарков. Речь идет лишь о возможности совершения таких действий, которым закон придает силу юридического факта. Конечно, не каждым лицом может быть совершено при всех условиях то действие, которое необходимо для установления данного правоотношения. Так, акцептовать оферту может лишь тот, кому она направлена. Но происходит это не потому, что у данного лица возникло секундарное право, а потому, что для возникновения некоторых правоотношений необходимо наступление определенной совокупности юридических фактов, причем наступившая часть юридических фактов иногда создает возможность породить своим действием правоотношение не для всех, а лишь для данного лица" <45>.
--------------------------------
<44> Там же. С. 692.
<45> Иоффе О.С. Спорные вопросы учения о правоотношении / Иоффе О.С. Избранные труды по гражданскому праву. С. 692.

Трудно признать подобное объяснение убедительным. Если согласиться с тем, что юридическая возможность, называемая секундарным правом, отличается от правоспособности (с чем согласен О.С. Иоффе), то нельзя устранить проблему юридической квалификации этой возможности поведения, просто переименовав ее в юридический факт-действие. Если речь идет об особой возможности поведения, не являющейся частью общей гражданской правоспособностью, то тем самым говорится о приобретенном праве, которое вытекает из особого юридического факта или совокупности фактов (как, например, право на принятие наследства вытекает из факта открытия наследства и т.п.), и речь в данном случае может идти исключительно о догматической квалификации этой специальной юридической возможности в качестве обычного субъективного права или секундарного права особого рода (если таковые категориально отличаются от обычных субъективных прав). Тот факт, что реализация секундарного права (например, права на принятие наследства) сама квалифицируется в качестве особого юридического факта - действия, который влечет возникновение права собственности и других прав на объекты, входящие в наследственную массу у наследника, не касается юридической квалификации самой возможности поведения, права на принятие наследства, о реализации которой идет здесь речь. Кроме того, необходимо отличать наличие возможности определенного поведения (например, права на принятие наследства) и осуществление этой возможности действиями управомоченного (принятие наследства). В любом случае мы имеем дело с особой конкретной (т.е. не возникающей у всех и каждого) юридической возможностью, которая должна быть квалифицирована именно как юридическая возможность, а не просто как основание возникновения другой юридической возможности.
Интересно то, что сам О.С. Иоффе вполне понимает это, когда на примере оферты утверждает: "Так, для заключения договора требуется оферта и акцепт. Но если оферта уже была сделана, то для возникновения правоотношения необходим еще один юридический факт - акцепт, который может совершить не всякое, а лишь данное лицо. Однако это обстоятельство так же мало влияет на его правоспособность, как не расширяет пределов правоспособности гражданина, нашедшего утерянную вещь, тот факт, что именно ему, а не другому лицу удалось ее обнаружить. Право участвовать в договоре имеет каждый, кто обладает правосубъектностью. Но отсюда вовсе не следует, что каждое правосубъектное лицо может притязать на заключение данного конкретного договора" <46>. Однако если это так, то акцептант обладает уникальной возможностью поведения, которая подлежит догматической квалификации именно как возможность поведения, а не просто как юридический факт.
--------------------------------
<46> Там же.

О.С. Иоффе приводит дополнительные аргументы в пользу отстаиваемой им позиции: "Направление оферты есть проявление правосубъектности, но не субъективного права, так как это действие ни к чему не обязывает других лиц, а представляет собой совершение того, что государством дозволено. Возможность принять оферту, акцептовать ее вытекает из правосубъектности и наступившего юридического факта (получения оферты), но не составляет осуществления права, ибо никаких претензий к оференту акцептант в силу одной лишь возможности принятия оферты предъявить не вправе. Возможность предъявления претензий к оференту (в том числе и притязаний, связанных с тем, что оферент, не дожидаясь получения акцепта, заключил договор с другим лицом) возникает лишь после того, как оферта будет акцептована, т.е. после заключения договора и возникновения на его основе субъективных прав и обязанностей. По этой линии, т.е. по линии появления возможности требовать определенного поведения от обязанных лиц, и проходит граница между субъективным правом и правосубъектностью" <47>.
--------------------------------
<47> Иоффе О.С. Спорные вопросы учения о правоотношении / Иоффе О.С. Избранные труды по гражданскому праву. С. 694.

В этом ключевом фрагменте содержится сразу несколько необоснованных утверждений и одновременно ответ на вопрос о причине столь энергичного отрицания конструкции секундарных прав. Во-первых, направление оферты создает новую юридическую возможность у акцептанта принять оферту и тем самым своим односторонним волеизъявлением породить, изменить или прекратить чужие и свои собственные гражданские права и юридические обязанности. Оферент оказывается связанным возможностью акцептанта принять оферту в том смысле, что его правовая сфера оказывается доступной для изменения при помощи одностороннего волеизъявления акцептанта. В этом смысле действительно оферент не принимает на себя юридической обязанности определенного поведения, но оказывается связанным возможностью реализацией волеизъявления, направленного на акцепт, со стороны акцептанта. Оферент не является обязанным, поскольку его поведение (действия или бездействие) не требуется для реализации права на акцепт. Право на акцепт есть право на собственное поведение акцептанта, которое обеспечивается не воздержанием оферента, а его претерпеванием изменения собственной правовой сферы. Права и обязанности оферента изменяются без участия его воли и без того, чтобы он совершал собственные действия или воздержание от действий.
Во-вторых, действительно акцептант "не предъявляет никаких претензий к оференту", т.е. не обладает правом на поведение оферента, потому, что для реализации своего права на акцепт этого не требуется. Преобразовательное (секундарное) право на акцепт - это право на собственные действия управомоченного (акцептанта), которое обеспечивается не необходимостью определенного поведения (должным поведением) оферента, а тем, что в силу закона его правовая сфера (права и обязанности) претерпевает изменения в результате одностороннего волеизъявления акцептанта.
В-третьих, "возможность предъявления акцептантом требований к оференту", т.е. возникновение права на чужое поведение, действительно возникает уже из заключенного путем акцепта договора, когда возникает юридическая обязанность из договорного обязательства. Но это не означает, что преобразовательное (секундарное) право на акцепт оказывается беззащитным. Просто оно юридически обеспечивается не путем установления юридической обязанности для оферента, а иным образом: путем установления его юридической связанности возможностью акцепта. Установление юридической обязанности здесь по просто не требуется, потому что нет притязания на чужое поведение, управомоченный своими действиями реализует право на акцепт, а норма права обеспечивает связанность оферента в том смысле, что его правовая сфера изменяется автоматически при реализации акцепта.
Наконец, в-четвертых, весьма характерна заключительная фраза изучаемого фрагмента: "По этой линии, т.е. по линии возможности требовать определенного поведения от обязанных лиц, и проходит граница между субъективным правом и правоспособностью". Иными словами, поскольку субъективное право - это всегда право на чужое поведение, постольку те юридические возможности, которые этого элемента не содержат, не могут рассматриваться в качестве субъективных прав. Проблема в том, что и в качестве элемента правоспособности право на акцепт (как и право на принятие наследства) также рассматриваться не может, по крайней мере если исходить из традиционного статического понимания гражданской правоспособности. Сам же О.С. Иоффе говорит здесь, что одной правоспособности для возникновения права на акцепт недостаточно, нужны еще определенные юридические факты. Но это-то и означает, что применительно к праву на акцепт мы имеем право не с проявлением гражданской правоспособности, а с приобретенным правом, которое вытекает из специального юридического факта и касается конкретного субъекта. Другое дело, что это приобретенное право не является правом на чужое поведение. Но в таком случае вся аргументация О.С. Иоффе представляет собой petitio principii: сначала за аксиому признается то, что субъективным правом является только возможность, элементом которой является право на чужое поведение, а потом возможности, которые элемента не содержат, дисквалифицируются в качестве субъективных прав.
Складывается довольно парадоксальная ситуация. С одной стороны, О.С. Иоффе полагает, что возможность акцепта не является частью общей гражданской правоспособности, поскольку является конкретной возможностью поведения, вытекающей из юридического факта. С другой стороны, узкое понимание субъективного права, отождествляемого с правом на чужое поведение (или в более поздней версии - право на чужое поведение должно непременно быть элементом содержания любого субъективного права), препятствует квалификации права на акцепт (и любых других преобразовательных (секундарных) прав) в качестве субъективного. Но в то же время никаких других типов юридических возможностей, кроме гражданской правоспособности и субъективных гражданских прав, О.С. Иоффе не признает. Поэтому он вынужден рассматривать преобразовательные (секундарные) права как юридические факты. Однако, как уже отмечалось выше, речь идет о возможностях поведения, которые не охватываются понятием общей гражданской правоспособности. Как можно трактовать эти юридические возможности иначе, кроме прав субъектов? По существу единственным основанием, по которому О.С. Иоффе предлагает вообще не рассматривать преобразовательные (секундарные) права как юридические возможности, является редукционистское понимание субъективного права как права на чужое поведение.
В данном случае проявляется слабая сторона, общая для всех редукционистских концепций субъективного права, испытавших воздействие теории императивов. Всем им в равной мере скверно удается конструировать те поведенческие возможности, которые обеспечивают управомоченному право на собственное поведение, особенно в случае если это право на собственное поведение осуществляется путем совершения управомоченным юридических сделок, как раз как это имеет место применительно к преобразовательным (секундарным) правам. Здесь не проходит стандартная редукция собственного поведения к чужому должному поведению, потому что речь идет о совершении управомоченным актов сделочной природы. Поэтому любые распорядительные правомочия и секундарные права не поддаются удовлетворительному конструированию с точки зрения редукционизма, а сторонникам редукционизма приходится прибегать к неубедительным аргументам вроде правомочий sui generis А. Тона или неубедительной трактовки секундарных прав в качестве юридических фактов у О.С. Иоффе.
Таким образом, представляется возможным сделать общий вывод о том, что лежащий в основе концепции субъективного права О.С. Иоффе редукционизм приводит к неразрешимым противоречиям. Прежде всего трактовка субъективного права как варианта косвенного правового регулирования, для которого характерно возникновение юридической обязанности в пользу другого лица из конкретного юридического факта, не является в достаточной степени определенной, потому что не содержит критерия, в силу которого выгодоприобретатель возникшей юридической обязанности должен рассматриваться в качестве носителя субъективного права. Кроме того, трактовка субъективного права как прежде всего права на чужое поведение вызывает трудности с юридической квалификацией принадлежащих носителю субъективного права распорядительных правомочий и преобразовательных (секундарных) прав. Правомочия, направленные на совершение управомоченным юридических сделок, вообще плохо конструируются с точки зрения редукционизма теории императивов и ее производных.
Уместным представляется вновь отметить то обстоятельство, что указанные слабые стороны концепции О.С. Иоффе, которые мы считаем решающими с точки зрения оценки ее обоснованности, вообще не обсуждались в отечественной доктрине второй половины XX в. Напротив, основной слабой стороной концепции считался отказ О.С. Иоффе (вслед за Я.М. Магазинером) признать наличие в субъективном праве (особенно применительно к субъективному праву собственности) правомочия на совершение действий фактического характера, принадлежащего управомоченному (например, правомочия собственника владения и пользования вещью применительно к субъективному праву собственности). Этот аргумент в цивилистике советского периода считался весьма убедительным. Однако мне представляется, что в этом вопросе редукционизм О.С. Иоффе выглядит более убедительным, хотя и небесспорным. По крайней мере по сравнению с затруднениями, с которыми редукционизм встречается применительно к объяснению распорядительных правомочий и секундарных прав, догматическая конструкция права на собственное поведение фактического характера выглядит более удовлетворительной. В самом деле, если возможности фактического поведения управомоченного еще можно теоретически переописать в качестве обратной стороны всеобщего запрета для всех иных лиц препятствовать управомоченному, то возможность управомоченного преобразовывать права и обязанности других лиц совершенно не поддаются переописанию через обязанности иных лиц.
Вместе с тем, как было показано выше, и попытка переописать право на собственное поведение фактического характера вызывает у О.С. Иоффе определенные трудности, что спровоцировало скептическое отношение к его варианту редукционизма впоследствии. Вероятно по этой причине спустя 10 лет, в 1957 г., О.С. Иоффе скорректировал свою позицию в направлении ее согласования с уже господствовавшей тогда формулой Братуся.
В тексте 1957 г. О.С. Иоффе сравнивает собственное понимание субъективного права как права на чужое поведение с точкой зрения С.Н. Братуся, акцентировавшего внимание на дозволенность собственного поведения управомоченного лица, и приходит к выводу, что эти элементы выражают два разных аспекта общего понятия субъективного права. Первый элемент, право на чужое поведение, описывает отношение между управомоченным и обязанным лицами, а второй элемент отражает отношение между управомоченным лицом и правопорядком, который дозволяет ему определенную возможность поведения. Оба этих элемента в новой версии теории О.С. Иоффе неотделимы друг от друга: "Если бы субъективное право представляло собой только меру дозволенного управомоченному поведения, то не было бы никакой нужды для обеспечения его осуществления возлагать на других лиц какие-либо обязанности. Дозволенность поведения вытекала бы из самого факта ее государственного признания, и тогда субъективное право действительно могло бы существовать вне правоотношения" <48>. Таким образом, дозволенность поведения, по мнению О.С. Иоффе, характеризует отношение между управомоченным и правопорядком, а притязание - отношение между управомоченным и обязанным. В таком случае правоотношение является трехсторонним, как и полагал Н.Г. Александров <49>, поскольку правопорядок предоставляет права и налагает обязанности. О.С. Иоффе присоединяется к этому мнению.
--------------------------------
<48> Иоффе О.С. Спорные вопросы учения о правоотношении / Иоффе О.С. Избранные труды по гражданскому праву. С. 675.
<49> Александров Н.Г. Юридическая норма и правоотношение. С. 16.

Этот тезис о трехстороннем характере любого правоотношения сложно признать обоснованным. Если согласиться с рассматриваемым тезисом, то нужно прийти к выводу, что правопорядок устанавливает правовые отношения с физическими и юридическими лицами путем издания норм права, в соответствии с которыми они могут приобрести права и обязанности при наступлении определенных юридических фактов. Совершенно очевидно, что издание абстрактной нормы права общего характера не порождает конкретных связей между правопорядком и определенными лицами, а лишь определяет условия для их приобретения и содержание соответствующих прав и обязанностей. Бывают ситуации, когда норма непосредственно создает определенную возможность или необходимость поведения сразу у целой категории субъектов (а не у конкретных лиц), но этот случай как раз не порождает правоотношения, относясь к выделенным самим О.С. Иоффе случаям непосредственного действия норм объективного права. Правоотношения же, по мысли самого О.С. Иоффе, представляют собой опосредованное действие права, когда сама норма никого не наделяет возможностями поведения до наступления соответствующих юридических фактов. В этом случае объективное право непосредственно не устанавливает никаких отношений ни между субъектами, ни с участием государства.
Вероятно, О.С. Иоффе было важно доказать самостоятельность и нередуцируемость права на чужое повеление как элемента содержания субъективного права. Об этом свидетельствует следующая его мысль: "На самом деле фактическое совершение управомоченным тех действий, возможность которых за ним государством признана, зависит также и от его взаимоотношений с другими лицами, зависит от поведения этих лиц, от того, совершат ли они действия, необходимые для осуществления принадлежащего управомоченному субъективного права. Поэтому, предоставляя гражданину субъективное право, государство признает за ними только определенную меру дозволенного ему самому поведения, но и возможность требовать определенного поведения от других, обязанных лиц. И если по отношению к государству субъективное право выступает в качестве меры дозволенного поведения, то по отношению к обязанным лицам оно выступает в качестве возможности требовать определенного поведения с их стороны" <50>.
--------------------------------
<50> Иоффе О.С. Спорные вопросы учения о правоотношении / Иоффе О.С. Избранные труды по гражданскому праву. С. 675.

Здесь, на мой взгляд, содержатся две ошибки. Не вполне ясно, по какой причине О.С. Иоффе дозволенность понимает исключительно в аспекте наделения лица возможностью поведения правопорядком. Ведь такое наделение порождает последствия и для иных лиц, поскольку они оказываются лишенными соответствующей возможностью поведения. То есть наличие уникальной поведенческой возможности у одного субъекта означает отсутствие этой возможности у других субъектов. Иначе говоря, дозволенность поведения имеет отношение не только к правопорядку, но и к иным лицам. Но проблема в том, что это отношение нельзя трактовать как правоотношение в том смысле, в каком его понимает отечественная доктрина, т.е. связь права и обязанности. В данном случае речь идет о наличии у одного лица права и об отсутствии у другого лица права, а не о наличии у последнего обязанности. Не каждая правовая связь является правовым отношением в техническом смысле слова.
Во-вторых, как уже отмечалось выше, невозможно трактовать тот факт, что правопорядок устанавливает норму, в соответствии с которой лицо приобретает субъективное право при наличии определенных юридических фактов, как устанавливающий правоотношение между правопорядком и управомоченным.
Поэтому тот способ интеграции дозволения (собственного поведения управомоченного) и притязания (права на чужое поведение), который предлагает О.С. Иоффе, вряд ли можно назвать убедительным. Право на собственное поведение тоже имеет эффект против других лиц, и этот эффект не может не порождать у них юридической обязанности в техническом смысле. Это может быть связанность, которая противостоит преобразовательному (секундарному) праву, или отсутствие права, которое противостоит наделению правом управомоченного. С другой стороны, предоставление возможности поведения управомоченному со стороны правопорядка не порождает непосредственно связи между управомоченным и правопорядком в том случае, если речь идет о дозволении, возникающем на основании юридических фактов, а не непосредственно из закона. Даже если в этом случае и можно говорить о связи между правопорядком и потенциальными адресатами дозволения, то эта связь определенно не является правоотношением в том смысле, как его понимает отечественная доктрина.
По-видимому, корень проблемы лежит в том, что в новой версии своей концепции О.С. Иоффе попытался соединить несоединимое - идею о том, что возможность собственного поведения управомоченного может быть элементом содержания субъективного права, сохранив при этом общее понимание субъективного права как способа обеспечения чужого поведения. По этой причине классическая концепция 1947 - 1949 гг. выглядит гораздо более убедительной, несмотря на собственные ее сложности.
Именно концепция субъективного права О.С. Иоффе в ее классическом варианте 1947 - 1949 гг. оказала существенное влияние на отечественную цивилистическую традицию. Однако восприятие ее в рамках отечественной цивилистики и общей теории права носило весьма своеобразный характер. Она не была принята, но одновременно стала образцом строгости и аналитического ригоризма в отечественной традиции. Строгие аналитические теории никогда не были самой сильной стороной отечественной правовой науки. Но когда они в ней появлялись, они всегда привлекали внимание. Вот это соображение, как мне представляется, и является ключом к пониманию значения концепции О.С. Иоффе в отечественном правоведении послевоенного периода. Редукционизм, безусловно, накладывает на любую теорию существенные ограничения. Но одновременно он наделяет ее преимуществом большей логической строгости и когерентности. Рискну предположить, что концепция О.С. Иоффе представляет собой, вероятно, самую логически строгую теорию субъективного права в отечественном правоведении.
Главным ее достоинством является четкая догматическая квалификация субъективного права, основанная на его функции. Как было продемонстрировано выше, субъективное право в таком понимании представляет собой особую юридическую технику непрямого воздействия объективного права на поведение субъектов путем предоставления (управомоченным) возможности требовать от других лиц определенного поведения. Подобное описание категории субъективного права крайне экономно. Оно четко фиксирует категориальное отличие субъективного права, его соотношение с объективным правом и основную область применения. Разумеется, редукционизм (сведение субъективного права к притязанию на чужое поведение) порождал определенные проблемы с идентификацией инстанций применения понятия субъективного права, о которых подробно говорилось выше. Но традиционная теория (прежде всего господствующая и по сей день теория С.Н. Братуся) вообще отказывалась решать вопрос о соотношении объективного и субъективного права, рассматривая любое дозволение (дозволительную норму) как "меру возможного (дозволенного) поведения" (субъективное право), что напоминало скорее риторический прием, нежели логическую операцию. В этом смысле традиционному взгляду не хватало логической строгости по сравнению с точкой зрения О.С. Иоффе. Именно по этой причине теория О.С. Иоффе, не став господствующей, всегда оставалась важной частью проблемного поля отечественной доктрины.
Основная альтернатива концепции О.С. Иоффе, господствующая и по сей день концепция С.Н. Братуся, слишком широко понимает категорию субъективного права, игнорируя, как уже неоднократно отмечалось выше, проблему демаркации между дозволительными нормами и субъективными правами как "мерой дозволенного поведения". В результате возникает сомнение в теоретической обоснованности и практической релевантности самой базовой дихотомии между объективным и субъективным правом, ключевой дихотомии континентальной цивилистики. В самом деле, если субъективное право - это просто дозволительная норма с точки зрения ее выгодоприобретателя, то зачем специально выделять автономную категорию субъективного права? Это в свою очередь вынуждает либо вообще отказаться от идеи дуализма объективного и субъективного права, как это сделал Г. Кельзен, либо трактовать субъективное право лишь как дополнительный способ описания объективного права. Последнее вообще характерно для отечественной доктрины и подкрепляется авторитетом таких корифеев, как Л.И. Петражицкий и Н.Г. Александров. Но подобный ход мысли порождает весьма странные курьезы, вроде теории общерегулятивных правоотношений, которые еще больше усиливают скепсис относительно автономии категории субъективного права.
Разумеется, теория О.С. Иоффе так же не вполне свободна от парадоксов в решении проблемы демаркации, о чем говорилось выше. Но она, несомненно, является более аналитически строгой уже хотя бы потому, что прямо ставит проблему демаркации и функции категории субъективного права. Именно в этом заключается непреходящее значение аргументов О.С. Иоффе, а также его учителей, коллег и современников, составивших основу цивилистической школы Северной столицы в XX столетии.
Для любой позитивистски ориентированной теории права понятие субъективного права представляет серьезную проблему автоматически в силу исходного постулата юридического позитивизма - примата объективного права. Если норма права первична, неизбежно возникает вопрос об избыточности категории субъективного права, которое в позитивистской традиции может рассматриваться лишь как модус существования объективного права. Поэтому для того, чтобы доказать самостоятельность категории субъективного права, юридический позитивизм должен приложить серьезные усилия. Еще в 1930-е и даже в 1940-е гг. эта проблема была для старшего поколения советских цивилистов с дореволюционным образованием ясна. Именно это, по моему мнению, обусловливает то, что вплоть до 1949 г. подавляющее большинство отечественных цивилистов первого ряда в трактовке категории субъективного права ориентировались на аргументы, восходящие к теории императивов, которые учитывали особую сложность, представляющую для юридического позитивизма обоснование автономии субъективного права. Однако безоговорочное принятие после 1949 г. "формулы Братуся" сделало отечественную доктрину совершенно нечувствительной к вопросам обоснования автономии субъективного права <51>. И только теоретический синтез, разработанный усилиями С.И. Аскназия, Я.М. Магазинера, О.С. Иоффе и В.К. Райхера, находился в противофазе относительно господствующего мнения, резюмированного "формулой Братуся". В этом смысле теория О.С. Иоффе образца 1947 - 1949 гг. стала самым важным текстом, выражающим эту позицию для всей отечественной доктрины последующего периода. Поэтому, несмотря на явные дефициты в обосновании как классической концепции 1949 г., так и скорректированного спустя десятилетие варианта, теория субъективного права О.С. Иоффе сыграла в отечественном правоведении крайне позитивную роль, в первую очередь в качестве своеобразного резервуара аргументов и теоретических конструкций, отражающих высокий уровень юридической техники и интеллектуальной культуры правоведов, который во второй половине прошлого века начал снижаться в отечественной цивилистике под влиянием неблагоприятных внешних факторов. Вряд ли можно говорить о наличии у О.С. Иоффе законченной, целостной и свободной от противоречий концепции субъективного права. Однако аргументы, сформулированные ученым, невозможно игнорировать. В этом смысле мы имеем полное основание считать концепцию О.С. Иоффе альтернативным вариантом артикуляции проблемы субъективного гражданского права по сравнению с господствующей концепцией, резюмированной С.Н. Братусем.
--------------------------------
<51> Разумеется, и сам С.Н. Братусь сознавал те негативные последствия, которые влекло игнорирование аргументов теории императивов и их последователей в этом вопросе. Мне представляется, что формула Братуся основывалась на сознательной попытке адаптации теории субъективного права к неблагоприятным для нее советским условиям.

Список использованной литературы

1. Агарков М.М. Избранные труды по гражданскому праву. Т. 2. М., 2004.
2. Александров Н.Г. Юридическая норма и правоотношение. М., 1947.
3. Александров Н.Г. Законность и правоотношения в советском обществе. М., 1955.
4. Братусь С.Н. Субъекты гражданского права. М., 1950.
5. Иоффе О.С. Правоотношение по советскому гражданскому праву. Л., 1949.
6. Иоффе О.С. Спорные вопросы учения о правоотношении // Очерки по гражданскому праву / отв. ред. О.С. Иоффе. Л., 1957.
7. Иоффе О.С. Избранные труды по гражданскому праву. 4-е изд. М., 2020.
8. Магазинер Я.М. Заметки о праве / Магазинер Я.М. Избранные труды по общей теории права. СПб., 2006.
9. Маковский А.А. Предисловие к первому изданию книги: Иоффе О.С. Избранные труды по гражданскому праву. 4-е изд. М., 2020.
10. Толстой Ю.К. Из пережитого. 4-е изд. СПб., 2015.
11. Третьяков С.В. Критические заметки к тезису "Право распределяет риски" // Риск в публичном и частном праве / науч. ред. Ю.А. Тихомиров. 2014.
12. Третьяков С.В. Развитие учения о субъективном праве в зарубежной цивилистике. М., 2022.
13. Хвостов В.М. Система римского права. М., 1996.
14. Thon A. Rechtsnorm und subjektives Recht. Weimar, 1878.
15. Kelsen H. Reine Rechtslehre: Mit einem Anhang: Das Problem der Gerechtigkeit. Studienausgabe der 2. Aufl. 1960.
16. Schulev-Steindl E. Subjektive Rechte: Eine rechtstheoretische und dogmatische Analyse am Beispiel der Verwaltungsrecht. Wien; New York, 2008.

 

Наша компания оказывает помощь по написанию курсовых и дипломных работ, а также магистерских диссертаций по предмету Теория государства и права, предлагаем вам воспользоваться нашими услугами. На все работы дается гарантия.

"Горячие" документы:

ИА ГАРАНТ