О письменном производстве в конституционной юстиции России. Статьи по предмету Конституционное право России

Наша компания оказывает помощь по написанию статей по предмету Конституционное право России. Используем только актуальное законодательство, проекты федеральных законов, новейшую научную литературу и судебную практику. Предлагаем вам воспользоваться нашими услугами. На все выполняемые работы даются гарантии

ЗАКАЗАТЬ

Вернуться к списку статей по юриспруденции

О ПИСЬМЕННОМ ПРОИЗВОДСТВЕ В КОНСТИТУЦИОННОЙ ЮСТИЦИИ РОССИИ

К.В. АРАНОВСКИЙ

Законодательное признание письменного производства в российском конституционном правосудии - вопрос решенный <1>. Впрочем, латентно эту форму процессуальной деятельности Конституционный Суд России давно освоил, и такую возможность ему открыла, даже навязала, процедура вынесения определений, из которых часть имеет так называемое положительное содержание. Годами Суд выносит акты той разновидности, которая по закону, казалось, не предназначена ни разрешать дела, ни давать итоговое суждение с истолкованием и оценкой законов, попавших в область конституционного спора.
--------------------------------
<1> См.: Федеральный конституционный закон от 3 ноября 2010 г. N 7-ФКЗ "О внесении изменений в Федеральный конституционный закон "О Конституционном Суде Российской Федерации" // Российская газета. 2010. 10 нояб.

Но ведь никто не слагал с Конституционного Суда обязанности выносить решения сообразно Конституции и Закону об этом Суде. Поэтому, даже если формальные обстоятельства не позволяют вынести постановление и требуют отказаться от рассмотрения дела в публичном слушании, Суд обязан по такому поводу объясниться, т.е. высказать конституционно-правовые оценки и суждения. Например, если рассмотреть дело нельзя на том основании, что спорный вопрос получил свое решение в прежних актах и конституционной неопределенности по нему больше нет, Суд об этом скажет не отвлеченно, но даст квалификацию тому законоположению, которое оспорил заявитель. С той же необходимостью Суд констатирует основания к пересмотру того конкретного дела, в котором законоположение получило применение вопреки смыслу Конституции. Иное невозможно без прямого отказа Суда от своей компетенции. Решение, постановляемое как определение, стало просто формой исполнения судебных полномочий, не более того.
Конечно, решения Конституционного Суда, как и другие акты правосудия, не всем нравятся и неизбежно задевают, кроме прочего, профессиональные, корпоративные чувства представителей законодательной, административной властей и судейства других, помимо конституционной, отраслей российской юстиции. Эти влиятельные и компетентные сословия бывают разочарованы, когда Конституционный Суд опровергает акты законодательства и правоприменения. И подчас они имеют, вероятно, свои к тому основания, ибо совершенства не бывает, а изъянов, надо думать, не лишены даже решения Конституционного Суда, так что несогласие с ними способно вооружиться доводами. И если несогласие обеспечено влиятельностью, это не остается бесследным и сказывается даже на изменении законов.
Ближайшими его целями становятся слабо защищенные позиции. Заметим, что постановления Конституционного Суда, тоже не всегда удобные, бранить непросто. Ведь в основании их авторитета лежат, помимо прочего, недвусмысленные положения конституционного закона. Зато уязвимыми среди актов конституционного правосудия стали определения с позитивным содержанием, поскольку Закон о Конституционном Суде, не предусматривая буквально, лишь предрешает их вынесение. Их особенно порицают, когда определение Конституционного Суда влияет на практику и обязывает к пересмотру актов других юрисдикций, что трудно, а то и невозможно сделать. И тогда звучат возражения в том смысле, что Конституционный Суд вне публичных процедур пользуется полномочиями, которых Закон ему не давал. В сущности, такую же критику нужно бы распространить на те определения, которыми Конституционный Суд отказывает в принятии дела к рассмотрению и дает оспоренным нормам и практике положительную оценку, отрицая их противоречие Конституции, т.е. позволяет себе значимые конституционно-правовые выводы. Таким определениям, однако, возразят разве что заявитель да интересанты, к его позиции примыкающие, ибо здесь правовые констатации даны в похвальном или в нейтральном для законодательства и правоприменения смысле. Легко понять, почему их оставляют вне дискуссии, и, с другой стороны, трудно не связать критику "позитивных" определений с поправками в Закон о Конституционном Суде.
Правда, с исчезновением "порицаемых" определений на свет является их узаконенный двойник - постановления, выносимые в письменном производстве вне публичного слушания по аналогии с прежними решениями Конституционного Суда. Время покажет, чего в порицании было больше - беспокойства ли о формах правосудия или же профессионального, политического, административного интереса.
Как бы то ни было, но письменное производство в конституционном правосудии России - состоявшийся факт, и уже потому вопрос о нем достоин рассмотрения. От письменного производства ждут, с одной стороны, эффективности, экономии за счет громоздких процедур публичного судоговорения. И оно же настораживает, вызывает опасения навредить конституционным правам и справедливости в ее судебной ипостаси. Заметим, однако, что письменная процедура существа судопроизводства не выражает, представляет собой маркировку, броский признак и сама обусловлена коренными свойствами правосудия известного рода. О них и нужно рассуждать в первую очередь.
Процесс выражает усвоенные людьми формы и ожидания справедливости, которая относится к неоспоримым ценностям. Именно потому его понимание в существе и в подробностях, подобных письменному производству, нуждается в этических, ценностных объяснениях, которые полезно учесть как познавательные ориентиры. Легко ли, трудно ли работать суду - не самое, вероятно, главное. Так или иначе, он обработает поступающий на разрешение материал. Важнее, насколько приемлемым кажется наличное правосудие, способы его отправления и его последствия обществу, носителям влиятельных мнений, самому суду, и все по большому счету зависит от того, отвечает ли процесс этическим предпочтениям, причем не произвольным или заимствованным, а укоренившимся и действительным. И не в том дело, чтобы суд следовал чужим заказам или прихотям общества. Просто судейский труд, даже старательный и умелый, не имеет видов на признание, когда его совершают вопреки безотчетно возобновляемым ценностным установлениям, ожиданиям справедливости в том содержании, в каком они укоренились на правах культурного архетипа. Так что рассуждать об эффективности процессуальных приемов и средств имеет смысл в той лишь мере, в какой решена проблема их этической допустимости.
Возможные трудности и общие виды на успех письменного производства, стало быть, нужно искать в его родстве и в его расхождениях с ценностями и принципами, относящимися к правосудию. Известна, в частности, состязательность, которая теперь почти повсеместно, не исключая конституционной юстиции, объявлена неоспоримым принципом.
Письменное же производство исторически связывают с инквизиционным процессом, который в свое время навлек многие на себя неодобрения. И, по мере того как Европа смещалась к состязательности, средства инквизиционного суда тускнели, тем более что крайности и лицемерие обесславили старое европейское правосудие, особенно суд католической инквизиции. Отрицание старых порядков, общее настроение к пересмотру всего и вся, не исключая судопроизводства, изгибы юридической истории ряда влиятельных стран, в частности Фронда и следы ее во Франции, дали стойкую настороженность к судейству и готовность решительно переустраивать правосудие. Экономические, военные, цивилизационные успехи англосаксов, плотность международного общения и победоносные идеи о главенстве прав человека дали континентальным народам поводы к реформам, которые не обошли правосудие стороной. К тому же новое, противоположное университетской схоластике мыслительное течение - естественнонаучный позитивизм - с XVII столетия набирало силы, и его обаяние, объективность, скептический отказ от опоры на авторитеты и догматические истины, правила верификации доказательств отозвались в разных частях культуры, не исключая права. Это побуждало европейцев континента к заимствованиям от англосаксонского права, и они силились испробовать технику состязательности и суд присяжных, наращивать процессуальное равенство сторон и теснить публичный интерес ради прав личности, выказывать больше строгости в доказывании и открытости в публичном судоговорении.
Состоялось ли, однако, опровержение основ и ценностных опор европейского правосудия? Едва ли, потому что ценности не создаются человеческим намерением, а достаются; их систему нельзя навязать или утвердить, низвергнуть или пересмотреть. Они сами определяют этическую, правовую действительность, и народы, культуры, их семьи или группы, встречая сходные вызовы сходными ответами, остаются собой, потому что, вопреки тесноте мирового пространства, хранят ценностные ориентиры, опорные идеи и принципы, иллюзии и предубеждения. Напористое вторжение в национальное право инородных институтов, вообще чреватое издержками и расстройствами на разных участках правопорядка, обязательно встречает открытое, а чаще - незаметное и оттого самое стойкое сопротивление.
Разница между состязательным процессом и процессом розыскным (следственным, инквизиционным) в существе сохранилась. В континентальное (и в российское) судопроизводство вошли признаки и фрагменты состязательности, но сама она не стала его основой. По сию пору континентальный процесс не решаются именовать состязательным и сдержанно зовут смешанным. И конституционный контроль (надзор) протекает в континентальном праве как судебное следствие, ибо, при всех его особенностях, образует род правосудия, а не политической или, скажем, административной деятельности. Он остается поэтому во власти общих начал, на которых покоится национальная юстиция. Ударение же на письменный характер или на закрытость процесса лишь затемняет вопрос, если не обратиться к этическим, ценностным основам правосудия разных видов.
К справедливости обращены, разумеется, оба процесса - инквизиционный и состязательный, ибо суд, не способный обнадежить справедливостью, теряет этический смысл, а с ним и практическую состоятельность. Но понимают справедливость не совсем одинаково, и вид судопроизводства зависит от того, как ее представляют и ждут, какими способами пытаются ее получить. Ближайшие и архаичные предпосылки обоих типов процесса отчасти известны. У следственного правосудия - католическая (и православная) вера, где нравственная сила духа и разума, действующего со свободой воли и в свете истины, выставлена первопричиной. В этике, устроенной на "духовных", условно говоря, началах, сделан расчет на деяния разума. Состязательности же исходную опору дали древнегерманский фатализм с его верой в неотвратимую судьбу, исполняемую в решительной и деятельной покорности ее законам, а затем - протестантская вера в абсолютное предопределение с отрицанием свободы воли, где каждому уготована неумолимая судьба безотносительно к добродетелям и заслугам, которых к тому же у человека как существа, порочного от рождения, просто нет <2>. В этике судьбы и закона драму создают обстоятельства и движение (action) - не личный произвол, а действия телесного свойства и доставляемый ими результат.
--------------------------------
<2> В частности, Лютер пишет так о человеке, его разуме и воле: "...нечестивцы по рождению своему, и никоим образом не в состоянии рассуждать, как им избавиться от нечестия... осуждены на него и вынуждены необходимостью по природе своей грешить и гибнуть, как говорит об этом Павел: "Мы все были сынами гнева, как и прочие". Такими создал их сам Бог из семени, порочного от одного только греха Адама" (выделено мной. - А.К.). См.: Лютер М. О рабстве воли // Эразм Роттердамский. Философские произведения. М., 1987. С. 540.
В том же смысле изложена вся, начиная с названия, книга великого основателя протестантства. Уподобляя человека псу, ожидающему куска со стола хозяина, он учил, что ни заслуги, ни воля, ни разум человека, а лишь предопределение Господа может внести благодать в человека и в участь его, оправдать его пороки верой, которую человек по счастью может получить лишь как ничем не заслуженный дар Бога. Эти догматы еще резче выставлены в кальвинизме и не остались только частью вероучения. Они стали основанием обновленной этики в половине стран и народов Европы, отозвались в разных частях их культуры и, конечно, в праве.

На континенте дохристианский фатализм потеснила католическая этика, которую протестантство не смогло вполне пересилить даже среди народов германского происхождения. В юриспруденции она оставила следы тем более, что продолжила рационализм римского права. После столетий забвения оно вернулось к жизни стараниями университетов с благословения Фомы Аквинского, который, оправдывая языческую по происхождению философию Аристотеля светом истины и гармонии с христианским учением, открыл дорогу к оправданию столь же языческого римского права.
Иное дело - Англия, где, в отличие от обычного феодализма прочих германских народов, после норманнского завоевания (1066 г.) образовалась централизованная государственность с ограничением прав короны в части юстиции, поскольку на первых порах Вильгельм Завоеватель счел за благо дать обещание англосаксам оставить в силе их право и, стало быть, юрисдикцию. Это сковало королевскую юстицию узкой категорией дел, относящихся к интересам короля, чтобы до времени сохранить старую народную юрисдикцию судов графства и судов сотни, не говоря уже о притязаниях баронов - соратников Завоевателя на свою, феодальную юстицию. Правосудие короны стало возможным по отдельным формам королевских приказов (writs), и область его, как и область общего права Англии, лишь постепенно расширялась добавлением новых форм (и это не всегда было возможно) либо средствами формалистической казуистики. Таланты английских юристов обратились к процессуальным формам, единственно позволявшим признать само право и дать ему защиту в суде <3>. Юристы получали права на профессию не в университетах, а в судах. Вместе взятое, все это мешало привить английскому праву рационализм - и римский, и католический. Иррациональная формализация, воспитывая безотчетную привязанность к правилам, ограждала юридическую старину от посягательства логики и позволила английскому праву держаться древностей, даже в крайностях, таких, как, собственно, поединок, официально отмененный лишь в Новое время.
--------------------------------
<3> В частности, "в течение четырнадцатого века общее право обросло формализмом и сделалось жестким... В тот же период судьи общего права стали избираться не из духовных лиц, как раньше, а из лиц адвокатского сословия. Эти последние стремились скорее изучать и осваивать сложности ведения процесса, чем совершенствовать право". См.: Уолкер Р. Английская судебная система. М., 1980. С. 65.

В условно-математическом смысле справедливость состоит в соразмерности, которую, однако, люди выясняют в разных измерениях и величинах и оттого не принимают всякий раз, когда при расходящихся данных или разнице в принципах соотношения (пропорциональность, тождество, материальное равенство или формальное равноправие) соразмерность приводит их к неодинаковым суждениям о справедливом. За отправную величину берут то достоинство намерений, то качество или количество вещей, то статусы, то деяния и последствия таковых. Справедливость проступит, например, в "истинном" соответствии заслуг и наград, обиды и мести, преступления и ответственности, вины и кары, в соотношении нужды и помощи, обещания и его исполнения. Справедливость выразится в соразмерности долга и платежа, приобретений и потерь, выгод и утрат, заслуженных сообразно добрым намерениям или предначертанных судьбой и доставшихся по закону, в равенстве имуществ или в условно-формальном равенстве перед законом и судом.
В этике воли и разума справедливость, совершаемая усилием духа, должна явиться в полноте истины, добываемой работой ума и совести, в постижении сути и соответствий. В этике закона и судьбы справедливость должна исполниться в открытом столкновении обстоятельств, сил, тел, движений, которые участникам действия положено старательно совершить в стремлении к успеху без претензий на истину.
Итак, если справедливости ждут в отыскании истины, то образ правосудия предполагает, что судебное решение - это акт разума. Суду назначено быть следователем (инквизитором), который обязан вдумчиво, деятельно установить истину и подчинить ей свои выводы. Разве не напоминают решения, например, немецкого Конституционного Суда университетские труды?
Такая парадигма, конечно, искушает. Злоупотребления несложно объяснить интересами истины и блага, скажем, блага подлинной веры и святой церкви. Ведь если суд убежден, что "нашел" истину или просто "знает" ее, как это "знал" инквизитор, покорный авторитету Откровения и святых отцов, то долг его сделать все, чтобы правое дело торжествовало. Ему нельзя допустить, чтобы зло и неправда, как он их понимает, взяли верх. Он должен дать преимущество тому, на чьей стороне правота по существу. Процессуальные правила не должны ему мешать, и поэтому процедура поставлена в положение служанки объективной истины, материального права и поступает во власть судьи-следователя, который, подобно ученому, видит в ней инструмент следствия, а не господствующее начало. Суд - хозяин, а не блюститель процесса с его хитросплетениями. Он вправе выяснять тонкости дела с любой стороны, и даже признание вины или соглашение сторон не остановят процесс, если это вредит истине. В культурах, выросших с верой в свободу воли, прямой отказ от следственного правосудия равносилен отрицанию самой справедливости.
Но есть другая этика, где правоту связывают не с произволом самонадеянного ума, а с исполнением доставшихся человеку правил, по которым благо поступает тому, на чьей стороне честный успех. Пытаясь эту этику понять, хотя бы поверхностно, нужно представить соревнование. Оно справедливо не потому, что верх держат достойные, а потому, что победы и поражения распределяются по правилам, в "честной игре" - fair play. В состязании не тот побеждает, кто прав, а тот прав, кто побеждает. Дело суда - обеспечить правила, чтобы стороны получили в поединке свое, и присудить успех победителю. В англосаксонской семье с верой в rule of law - "правление права, а не человека" - правосудие вершат по краткому или пространному сценарию поединка, которому нужен суд, чтобы дело решилось успехом победившей и поражением сдавшейся или проигравшей стороны. Состязание - основа, и было время, когда английское правосудие простодушно становилось в тупик, не имея перед собой признаков поединка - так, по старому обычаю poenae fortis et durae заключенного душили без суда, видимо, в досаде, когда он, не отвечая обвинению ни признанием, ни защитой, лишал судебное действие своего участия: "...не могло быть судебного разбирательства там, где нет ни сознания, ни отрицания" <4>.
--------------------------------
<4> Ли Г.-Ч. История инквизиции в Средние века. Т. 1. СПб., 1911. С. 282.

Побеждать положено по правилам, что и делает победу законной и справедливой. По этим правилам стороны состязаются доказательствами и другими средствами, а суд не обязан ни выяснять истину, ни следовать своим о ней представлениям, чтобы не дать преимущества тому, кого он считает правым вопреки принципам "честной игры". Дефекты позиции той или иной стороны суд не может исправить даже ради истины, потому что его дело, не подыгрывая соперникам, обеспечить власть закона.
Этические расхождения не создают, конечно, непроницаемых границ. Люди разных культур способны друг друга понять, и нельзя утверждать, что одни лишь этику истины знают и не беспокоятся о "честной игре", а другие изменили истине и не ведают ничего, кроме веры в закон и справедливость победы. То и другое знакомо всем обществам и везде находит признание. Англосаксы столетиями держались принципа "No remedies - no rights", по которому право (substantial law) получало признание, лишь если была процессуальная формула его защиты, но в эпоху судебно-правовых реформ XIX века и они сошлись на том, что процесс не должен мешать материальному праву <5>. Они тоже чувствуют неправду в том, что процессуальная форма не дает возобладать справедливости, понимаемой в близких нам представлениях <6>. Они тоже надеются, что в суде победит истина, однако не восстанут, например, против оправдательного приговора убийце, когда сторона обвинения "проиграет" дело. Мы же, в свою очередь, тоже ждем, что правые не только будут правы по существу, но и убедительно победят в суде. При прочих равных условиях мы готовы согласиться с тем, чтобы приз по итогам разбирательства достался тому, кто был успешнее. Идея состязательности нам близка, это не "заморское", но в известной мере наше этическое образование. Мы не затруднимся ее понять и допустим в правосудие, но не позволим ей свободно себя осуществлять, если исполнение этого принципа откровенно препятствует верховенству истины.
--------------------------------
<5> И все же, не напрасно живет афоризм Мейтланда: "Мы похоронили формы исков, но они продолжают править нами из своих могил".
<6> В частности, "почти с самого начала своего существования общее право оказалось неспособным обеспечить себя средствами защиты против присущих ему же самому ограничений. Это неизбежно вело к возникновению множества несправедливостей", что обусловило в итоге образование параллельной юрисдикции - суда Канцлера (XV в.), к которому как ближайшему для Короны лицу (тогда канцлер был исповедником Короля) обращались за разрешением дела "по совести и по существу", т.е. со знакомыми нам ожиданиями справедливости. Причем "самая ранняя юрисдикция канцлера, часто называемая романской, поскольку судопроизводство велось на латыни (и не без влияния римского права. - А.К.), состояла в рассмотрении петиций тяжущихся, которым было отказано в судебной защите или против которых был издан несправедливый приказ по общему праву". См.: Уолкер Р. Английская судебная система. М., 1980. С. 65, 66. Впоследствии, правда, и эта юрисдикция присоединилась к процессуальной казуистике, хотя и сберегла немного отзывчивости к справедливости в близком нам понимании. Примечательно, что с 1873 г. Законом о судоустройстве установлено, что в случае расхождений внутри английского права нормы права справедливости имеют, в общем, преимущество перед нормами общего права (Там же. С. 109 - 110).

Господствующие предпочтения открываются не в том, что нравится или огорчает людей, а в том, что они в итоге допустят или стерпят со всеми издержками. Англосаксы мирятся с корректным результатом процесса, даже если тот не утолит ожиданий истины, а на европейском континенте, напротив, пожертвуют состязательностью и строгостью процессуальных форм, но не решатся открыто пренебречь истиной. Каждая культура оставляет свои предпочтения на той либо другой стороне, и сложившиеся народы, наследуя в поколениях архетипы этики, не в состоянии свободно от них отказаться. Культуры и правовые системы достаются человеку, оставляя узкий выбор - примкнуть к ним, хотя бы по видимости, или быть отвергнутым. Иностранные заимствования, вступая в противоречие с базовыми иллюзиями и ценностями, перерабатываются по существу. Так, вторжение состязательности в российский уголовный процесс уже открыто порицают, видят в нем отказ от истины, всесторонности, полноты, объективности, от досконального разбирательства. Розыскные начала сохранилась, а заимствования укорениться в местной процессуальной традиции не смогли и повлекли издержки - угрозу справедливости и правам обвиняемого, у которого средств состязания со следствием не хватает, тогда как обвинение вне правил розыска избавилось от обязанности блюсти беспристрастную объективность <7>.
--------------------------------
<7> Исследование современного состояния состязательности в уголовном судопроизводстве и обзор литературы по этому поводу см.: Азаренок Н.В. К вопросу о типе современного российского уголовного процесса // Российский юридический журнал. 2010. N 3. С. 83 - 88.

Выходит, то, что приемлемо в судебном состязании, отторгают принципы судебного следствия, и наоборот. Так, состязательному процессу отказ от непрерывности, в общем, возбраняется, и отсрочки он допускает лишь при подготовке "состязания", которая может быть долгой, ибо должна обеспечить правильное и единовременное слушание дела. По законам жанра судебный поединок нельзя прервать другими состязаниями. Все они должны протекать со своим составом "игроков" и судей, не налагаясь одно на другое, чтобы в каждом исполнилась правильная череда процедур. Поединок должен пройти как единое соревновательное событие с общим составом судейства, соперников и "зрителей", которыми присяжные как свидетели факта и были до XVII века, вплоть до ответственности за неверное "свидетельство" <8>. По меркам судебного следствия, где свидетелей выявляет розыск-исследование, это кажется несуразным, но для состязания, проводимого как публичное столкновение, вполне естественно засвидетельствовать его итог вердиктом.
--------------------------------
<8> В частности, "присяжные были сначала свидетелями из числа местных жителей и только позднее стали действовать в качестве судей факта... в деле Бушеля в 1670 году было установлено, что присяжные более не могут наказываться за свои вердикты, из чего можно сделать вывод, что понятие о присяжных как о свидетелях полностью исчезло". См.: Уолкер Р. Английская судебная система. М., 1980. С. 62. Впрочем, присяжные тоже - лишь деталь, но не суть процесса; будь это иначе, в Англии не наступил бы "быстрый закат суда присяжных по гражданским делам" (Там же. С. 102).

В следственном же процессе непрерывностью можно поступиться, потому что вести исследование этапами допустимо, а исполнение отдельных частей следственной задачи иной раз даже полезно или необходимо отложить и, стало быть, заняться другими делами.
В судебном состязании, которое большую часть своей истории вершили в суде присяжных, важны строгие правила доказывания, чтобы процесс не пострадал от их неискушенной впечатлительности. В состязании всегда было важно навлечь подозрения и опорочить свидетелей противной стороны, чтобы опровергнуть их показания перед присяжными, вследствие чего в этой области получили развитие как техника доказывания, так и приемы борьбы с нею. Запрещены среди доказательств не только слухи, которыми можно соблазнить присяжных, но и мнения. Эффектно и широко стороны заявляют возражения (протесты) против недопустимых доказательств и правила estoppel, чтобы лишить притязания соперника оснований.
В судебном следствии, напротив, полагаться на впечатлительность судейства непросто - оно устойчиво, может быть слишком, к полемическим эффектам, приучено сортировать и взвешивать доказательства. Градация доказательств по силе не получает развития, ибо главное, чтобы их достоверность подтвердилась "внутренним убеждением" суда, а не формальным преимуществом одного доказательства перед другим, заранее менее весомым. По логике розыска не столько стороны, сколько суд ищет доказательств. Заботы об их собирании и законности могут быть возложены на особых лиц, от которых суд требует достоверного (истинного) следствия и доклада ("доноса") по его итогам <9>. Правила допустимости доказательств изложены без подробностей как общий запрет недоброкачественного доказывания. Мнения не поставлены под запрет, и судебное исследование позволяет их учесть, что и делает, в частности, конституционная юстиция, обращаясь к суждениям специалистов. Если у англосаксов эксперт отнесен к свидетелям и в этом смысле обязан излагать факты, ему известные по специальности, то в континентальном процессе - это особый участник производства с правом излагать свои мотивированные мнения.
--------------------------------
<9> Теперь это прокурор, публичный обвинитель, а прежде, "до XV века - выборные лица общин, например, "ябетник" в Русской Правде, "клеветник" южных и восточных славян, "сок" славян западных, которые могли делать в суде формальный донос, "искать", "сочить" (обвинять) - устраивать сыск, когда обиженный не мог почему-либо сам поднять "поклепа", "сочения". См.: Гальперин С.Д. Очерки первобытнаго права. СПб., 1893. С. 188 и далее. Как присяжные - процессуальная единица в состязательном суде, так следователь - важный субъект розыскного процесса.

Защита в судебном состязании - обязательная часть процесса, ибо судебный поединок рискован, а его правила не так просты, чтобы в нем участвовала сторона, не обеспеченная профессиональным представительством. Без него такое судопроизводство иногда просто недопустимо и, скажем, выступление в английском Высоком суде без барристера, по сути, невозможно.
В судебном следствии за истину и доказывание отвечает судья, так что представительство остается в положении вспомогательного средства, которое, впрочем, бывает необходимым, если нужно помешать ошибкам или нечестности суда. Влияние представительства тем более ограничено, что его изъяны, которые обеспечили бы поражение по правилам состязательности, судебное следствие может исправить и восполнить.
Вот и письменное производство, допустимое и необходимое при подготовке судебного состязания как серия извещений и "обмен процессуальными бумагами", неприемлемо при разрешении самого дела, по крайней мере в первой инстанции. Состязание должно пройти с участием сторон, если, конечно, одна из них не откажется от защиты или обе не войдут в процессуальное соглашение.
Рассуждая о противоречиях между письменным производством и состязательностью, важно понять, что они вероятны в англосаксонском процессе, поскольку в странах общего права состязательность укоренилась в собственном смысле как исконное начало правосудия. В романо-германском праве процессуальная состязательность освоена не как целостная и собственная часть правового уклада, а как заимствование, хотя и важное, но все же не столь влиятельное, чтобы все в правосудии поменять. Континентальная состязательность, во-первых, адаптирована фрагментами, во-вторых, существенно переработана относительно английского оригинала, и в-третьих, она не отменила судебного следствия.
Россия усвоила общие начала континентального судопроизводства, что не так сложно было сделать, поскольку архетипам русской этики оно не противоречит. Уже в раннем процессе к основным средствам доказывания относился "гон", отыскание и предъявление следов <10>, т.е. следствие, плоды которого представляли собой не просто материал, которым стороны распоряжались по усмотрению, а необходимое условие и цель правосудия. В России укоренилась этика правды, "правду ищут" в суде, порицают "неправедный суд". В России верят в "добрую волю" и полагают ее разумной за то, что обращена она к истине. Стало быть, состязательный процесс не мог войти в сплошное соответствие с правовой системой России, тогда как следственное правосудие осталось приемлемым.
--------------------------------
<10> У первобытных народов "тонкость чувственных ощущений соединяется с чрезвычайно развитым уменьем объяснять их и искусно ими пользоваться... Русская Правда знает "гонение следа"... Древние руссы пользовались искусством восстанавливать факты по следам... Если след выводил ищущих на большую дорогу или на пустое, безлюдное место, то дело прекращается...". См.: Гальперин С.Д. Очерки первобытнаго права. СПб., 1893. С. 212, 213. Иначе говоря, если истину нельзя установить, процесс останавливался подобно тому, как английский процесс лишался смысла, если его итог нельзя было выяснить в состязании сторон. Исходная основа следственного процесса - розыск присущ всем народам, но у некоторых он продолжается не только в детективной технике, но как процессуальный принцип и метод достижения этически значимых целей обращается в исследование, осиянное светом Разума, которому предназначено вести к торжеству Истины и Правды.

Если российское судопроизводство упрощать, то рассчитывать нужно не на краткую версию судебного состязания, а на отказ от ряда процессуальных форм исследования, в том числе посредством письменного производства. Упрощение так затронет его, чтобы суд, не отрекаясь от истины, мог в ее выяснении обойтись без сложных процедур. Он не откажет сторонам в процессуальных правах, но отказ лица от пользования правом этически допустим, особенно из доверия к суду, и суд готов его принять как прямое или подразумеваемое согласие сторон на упрощенное производство. В общем, розыскному процессу письменная процедура не противопоказана, ибо суд может выполнить добросовестное исследование в уединении и даже нуждается в нем отчасти.
Другое дело, пользуется ли суд гражданским доверием, полагаются ли на его добросовестность, чтобы позволить ему вести судебное следствие в закрытом производстве. Но это не проблема техники или эффективности, а вопрос этического благополучия всего народа. При умеренной коррупции и допустимом уровне аномии, когда общество удерживается от обвального разложения, суду непременно достанется нужная мера доверия граждан, а сама юстиция останется в приемлемых рамках. Доверие позволяет судам стран, практикующих судебное следствие, непринужденно использовать оперативные преимущества письменного процесса. Так, по замечанию судьи Федерального Конституционного Суда М. Штайнкюлера, в немецком конституционном производстве по жалобам письменная процедура стала правилом, а устное производство - исключением. Союзный Суд Швейцарии тоже разрешает большинство дел вне публичного слушания.
В России у Конституционного Суда не худшая репутация, и возражения относительно письменного производства в его практике будут, вероятно, поступать в некотором количестве из академической среды, из политической полемики и едва ли сами по себе вызовут широкий протест. Вряд ли они наберут силу, как это было в начале 90-х годов, когда в недоверии к прежней власти и в демократическом воодушевлении гласное конституционное правосудие стало предметом настоятельного требования. При удовлетворительном этическом состоянии России обсуждаемые процедуры представляются приемлемыми. Если же этический упадок становится повседневностью, то никакой тип правосудия, никакое процессуальное искусство ничем себя не оправдает, доверия не получит и оставит праздным сам вопрос об их эффективности.
Понятно, что письменное производство как отдельная процессуальная величина требует своих правил в отправлении правосудия. В частности, его закрытость не должна обратиться в тайну исследования. Решительно важно оставить возможность перевести письменное производство в публичное. Всех обстоятельств, которые могут к тому побудить, предусмотреть нельзя, и выбор нужно оставить на усмотрение суда, а также сторон, требование которых о публичном слушании суд не должен безосновательно отклонять.
В частности, письменное производство вряд ли может заменить собой публичное слушание, когда поводы и основания конституционного дела имеют высокую общественную значимость, определяемую, разумеется, приблизительно. Полезно отказаться от простоты письменного процесса и в тех случаях, когда стороны настолько беспокойны, а их недоверие столь выразительно, что это обещает взволновать общественность. В этом случае один лишь репутационный интерес Суда нужно беречь и уважать, не говоря уже о конституционных правах сторон и подобных императивах, пренебрежение которыми способно поколебать веру в правосудие. Кроме того, сами интересы достоверности, истины могут побудить к открытому судоговорению, которое само по себе может быть полезным инструментом исследования.
Решающие права в этом отношении принадлежат судейству, особенно судейскому меньшинству, и важно, чтобы его предложение об открытом слушании или несогласие вести дело в письменном производстве имело обязывающее значение.
Наконец, доступ средств массовой информации к сведениям о конституционном правосудии важно обеспечить по делам письменного производства на лучших, быть может, условиях, чем в публичных слушаниях. Иначе общественная фантазия получит пищу и простор во вред доверию к Суду.
Письменное производство не должно в корне упразднять состязательность, особенно в доступе сторон к материалам дела, не может отрицать их право веско представить свои позиции и доказательства, обменяться возражениями и увериться в том, что ими не пренебрегли. В этом смысле письменное производство может быть даже более трудоемким, поскольку для исполнения таких условий нужно не только блюсти правила об извещениях и доступе к материалам дела, но и отвечать в обосновании судебных постановлений на каждый довод, который стороны заявляют как важный, при том что открытый процесс позволял бы просто выслушать их.
Правила письменного производства с вероятностью усложнят формы обращения в Суд, поскольку их погрешности нельзя устранить в судоговорении. И это нужно учесть как источник то ли проблем, то ли тревог. Не напрасно минувший век открылся в Европе движением за устное правосудие с доводами о простом и недорогом, скором и доступном суде. Не зря эти доводы возобновила недавно Европейская комиссия за демократию через право в Заключении N 279 от 12 октября 2004 года, отзываясь на российский законопроект 2004 года об изменении Закона о Конституционном Суде в части введения процедуры письменного судопроизводства <11>.
--------------------------------
<11> Подробнее о сущности законопроекта 2004 г., его экспертизе Венецианской комиссией Совета Европы, зарубежном и международном опыте применения принципа письменности в конституционном судопроизводстве, подходах и предложениях по внедрению этого принципа в российскую действительность см.: Митюков М.А., Станских С.Н. Письменное разбирательство в конституционном судопроизводстве: опыт России и зарубежных стран // Государство и право. 2005. N 10. С. 5 - 13; Они же. Проблема письменного разбирательства в конституционном судопроизводстве России в контексте зарубежного опыта // Вестник Томского государственного университета. 2006. N 292. С. 17 - 25.

Все эти обстоятельства, конечно, капитальных препятствий письменному производству не создают, но их полезно принять в расчет среди хотя и частных, но все же заметных проблем конституционного правосудия в России.
Народы, юристы, правовые системы действуют не только под властью этических ценностей и навязанных ими правил. Многое определяют прагматические интересы, среди которых процессуальная экономия, эффективность имеют значительный вес. Сходные мотивы целесообразности в разных типах судопроизводства дают сходный эффект, включая упрощение процедур. Им, однако, не отменить и не заменить собой принципиальных начал, которые определяют юридическое существо явлений.

Наша компания оказывает помощь по написанию курсовых и дипломных работ, а также магистерских диссертаций по предмету Конституционное право России, предлагаем вам воспользоваться нашими услугами. На все работы дается гарантия.

ИА ГАРАНТ